Александр Викорук - Любовь олигархов

— Я провожу вас.

Она резко остановилась, улыбнулась и сказала:

— Чтобы не было недоразумений, Петя, вас так, кажется, зовут. Вы нисколько меня не интересуете. Могу вас уверить. Вас, похоже, избаловали ваши подружки. Не смейте идти за мной! Или я устрою скандал. Я могу, — добавила она серьезно и быстро пошла.

Он громко рассмеялся, было досадно, даже крикнул ей вслед:

— Подумаешь, невидаль.

Настроение было немного испорчено. Он был уверен, что она просто воображала — мол, студент ей слишком мелко, — рано или поздно ему удастся ее переломить, и она сделается как все: будет рада его ласкам и станет такой, какой он захочет.

Дома его ждала большая радость. Сначала мать около получаса читала ему нотации, что надо быть взрослым, ответственным человеком и прежде всего выполнять главную свою задачу: хорошо учиться. А под конец она сказала, чтобы он завтра переезжал в квартиру брата — уж очень тесно.

— Но смотри, — предупредила она строго. — Если что, опять вернешься, тогда уж всё.

Петя слушал равнодушно, он теперь знал себе цену, да и квартира не так уж была необходима: достаточно девчонок, которые всегда могут найти свободный угол. Он ещё подумал, почему мать не доверяет ему, не хочет понять, что он стал мужчиной и не нуждается в мелкой опеке. Если что, то и самостоятельно проживет.

На следующий день он позвонил Веронике, с которой неделю назад познакомился в институтской столовке. Пригласил её к себе. Дальше все шло как обычно. Правда, с досадой отметил про себя, что все время сравнивает Веронику с Нарусиной. Раздражало то, что девчонка явно проигрывала, хотя была недурна собой и кое-что умела неплохо. Но… стыло в её глазах какое-то равнодушие, даже скорее отчужденность, как будто не сам Петя её интересовал, а то, что он умеет делать с ней — и больше ей ничего и не надо.

А среди ночи Петя вдруг затосковал — так опустошенно и холодно стало на душе. Ему показалось, что он совершенно один в безграничном ночном мраке. За окном сиротски лепетала листва деревьев, холод полз от раскрытой форточки, пахло сыростью холодных июньских дождей, и рядом едва слышно посапывала во сне женщина, которая, в сущности, ему совершенно безразлична. Безразличны были и почти все предыдущие, помнилось лишь волнение первых дней, боязнь проштрафиться. А теперь знал, что опасения — пустяк, а страшно другое — чувствовать рядом холод отчуждения, тоску одиночества. Он представил, как ему казалось, всю землю: города, далёкие деревни, погруженные в сон, — представил длинную бесконечную череду таких же ночей. И почудилось ему, что каждый раз придёт к такой же безмолвной минуте, когда защемит сердце от необъяснимой обиды.

Раньше его нисколько не удивляла лёгкая циничность подруг, и сам был уверен, что надо быть насмешливым, грубым, потому что современный человек должен освободиться от разных глупостей, стать весёлым и успешным — это главное. А тихая Женька не в счёт, да она и сама, думал он, страдает от своих стыдливых комплексов.

А сегодня он почувствовал укол обиды, когда Вероника беззастенчиво и слишком равнодушно скинула одежду, обнажила перед ним своё цыплячье некрасивое тельце, юркнула в постель и слишком требовательно глянула на него. Он никак не мог забыть своей брезгливости. Она и сейчас мутила душу и не давала заснуть.

Утром, открыв глаза, он увидел её у стола, на котором стояли грязные чашки, лежали вчерашние засохшие куски хлеба. Полуодетая Вероника жадно грызла мелкими зубками желтый кусок сыра.

Пока одевались и собирались, Петя старался не встречаться с её глазами, дал себе слово никогда ей больше не звонить. Она сначала болтала всякий вздор, но, почувствовав, его неприязнь, замолчала и, кажется, обиделась.

Расстались совсем прохладно.

Весь день Петя часто вспоминал прошлую ночь. В конце дня отпросился с работы пораньше. Приехал в институт и зашел на кафедру. Но ему сказали, что Нарусиной сегодня не будет. Сначала Петя растерялся, но затем нашёл парня, с которым говорил раньше и попросил узнать адрес Нарусиной. Парень выпучил глаза:

— Откуда возьму?

— Нужно, слушай. Понимаешь, оказалось, в зачетке забыла она расписаться, — придумал Петя. — А надо. Знаешь, посмотри в профсоюзных бумагах, там адрес должен быть.

Лицо парня прояснилось, он пробормотал:

— Верно, момент, — и ушёл.

Нарусина жила в центре, недалеко от метро «Тургеневская». Петя проехал несколько остановок и сошёл у Казарменного переулка. Спросил, как найти нужную улицу.

Узкий, кривой тротуар вел к её дому. Прохожих было мало, да и все какие-то домашние на вид: семилетний пацан с исцарапанными худыми ногами, потрепанные шортики и майка, пенсионер в белой панамке. Запыленные окна первого этажа почти заглядывали в лицо: за тусклыми стеклами — занавески, комнатные цветы. Кругом царил сонный городской быт кривого переулка с детскими колясками во дворах и ленью теплого вечера. Дом, в котором жила Нарусина, был старинный, из красного кирпича, с широкой лестницей из полустёртых ступеней. У двери её квартиры Петя неожиданно разволновался, не сразу нажал кнопку звонка — дома никого не оказалось.

Разочарованно вышел во двор, бесцельно направился закоулками проходного двора. За углом двухэтажного дома почти столкнулся с Верой Михайловной. Рядом с ней шла борзая, понуро свесив вытянутую узкую морду.

— Здрасти, — смутившись от неожиданности сказал Петя.

— Добрый вечер, — проговорила Нарусина.

— Вера Михайловна… — начал Петя, не зная, как объяснить своё появление.

— Зовите меня Верой, — велела она. — В конце концов я всего года на четыре старше.

— Как вашу собаку зовут? — спросил Петя.

— Облиза.

— Смешно.

— Ничуть. Её так отец назвал. Маленькой была такая кокетливая, чистюля.

— Ваш отец охотится с ней?

— Раньше… Он погиб в экспедиции.

— Извините. — Пете стало неловко, как бы оправдываясь, он добавил: — У нас с братом тоже отца нет. Вернее, он есть, но…

— А я, вот, — она кивнула на собаку. — С ней мы живём. Мама у нас красивая, она вышла замуж.

— Вы тоже красивая.

— К сожалению.

— Почему? — удивился Петя.

— Вы этого не поймёте.

Петя ждал, что она добавит что-то, но Нарусина шла молча, покачивая кончиком поводка. Рядом, понуро свесив голову, брела собака, усталая и вялая. На Петю борзые всегда производили странное впечатление формой своего тела: неудобное, противоестественное, будто сплющили двумя плоскостями, а ноги свисают. Не верилось, что они могут быстро бегать. Спросил он этом Веру Михайловну. Она засмеялась.

— Да, по виду не скажешь. Вы даже не знаете, на что способна страсть. Видела как-то, отец однажды взял на охоту. Мне кажется, эти собаки силы хранят до самого главного момента, а потом в миг отдают. — Лицо Нарусиной осветилось, сразу исчезла тень усталости. — Я тоже папе сказала, что не верю в Облизу. А он из ружья выстрелил. Я чуть не упала от страха, а Облиза так завизжала — счастливо, по сумасшедшему. Носиться стала вокруг нас. В её голосе такая радость была.