Александр Викорук - Любовь олигархов

Собака повернула к хозяйке голову, глянула унылыми глазами. Вера Михайловна провела ласково рукой по голове и шее собаки.

— Ну что, Лиза-Облиза грустишь? Потом заяц какой-то дурной выскочил. Как мы на него набрели? Облиза не с лаем, а с хохотом каким-то истерическим — за ним. Даже страшно было смотреть на неё. А я испугалась, что с зайцем станет. Долго ждали её, иногда лай слышали. А пришла, легла, и вид такой — вот-вот умрёт.

— А вы замужем были? — спросил Петя.

— Нет. — Она помолчала. — Хотя один раз что-то похожее было. Думала из дома убежать. С ума сошла. А потом всё прошло, оказалось, довольно обычно. Странно даже.

— Чего странного? Сейчас так сплошь и рядом, — заметил Петя. — Может, так и надо? Разве знаешь наперед.

— Меня это не касается, — как-то брезгливо поторопилась сказать Нарусина. — Мне пора, Петя, вы идите.

Петя не посмел навязываться, хотя подмывало дойти с ней до подъезда, там обнять насильно, поцеловать, войти в квартиру. Но он стоял на месте, смотрел, как удаляется Вера, а рядом шла, виляя сплющенным задом, борзая.

В субботу пришел днем, позвонил в квартиру, но её не было, только за дверью несколько раз тявкнула Облиза. Петя тихо позвал её, слышно было, как медленно простучали по полу когти, в углу двери внизу раздалось сопение, потом Облиза ещё раз тявкнула.

От нечего делать Петя пошёл бродить по городу. Через какое-то время набрёл на музей народов Востока, зашёл туда на выставку японской гравюры. Петя слонялся по тихим зальчикам, смотрел на девиц, переходивших от картины к картине. Одеты они были модно и по-летнему полуобнажено. Хотелось их трогать, целовать нежные плечи. Но пропускал девушек мимо, не реагировал на быстрые взгляды. В одной из комнат чуть не споткнулся — прямо на него с картины смотрела Нарусина. Её лицо, тёмные глаза, овальные упругие щёки, только чужими были странная причёска, слишком пышная, длинные спицы в волосах и ворот кимоно. На гравюре — вязь иероглифов, а рядом — листочек с переводом. Петя прочила:

Петя снова взглянул на лицо японки. Она походила на статуэтку из нежного фарфора, было в ней что-то по-детски беспомощное, беззащитное. «Нет, конечно, Вера, — подумал Петя, — совсем другая. Уж глаза-то совершенно другие». Он дочитал стихотворение:

«Чепуха, — решил Петя, — поэтические слюни. Всё гораздо проще». Но когда выходил из прохладного сумрака музея в душный воздух полдня, повторил про себя: «Дрожанье струн девической души…»

Петя спустился в метро и скоро снова медленно шёл по той же кривой улочке, думая о тех странных ощущениях, что последнее время одолевали его: не мог объяснить себе, зачем приезжает сюда, когда можно всё гораздо быстрее и проще, стоит лишь кликнуть. Неожиданно, перед самым носом из пыльного двора вылетел знакомый студент с пятого курса Славка. Фамилию его не знал.

— Ты как тут? — спросил он.

— Случайно, — замялся Петя. — В музее сегодня был. Интересно, японская гравюра.

— А-а, мура, — отмахнулся Славка. В руке он держал спортивную сумку, весь был напружиненный, сильные мускулистые руки, мощная грудь распирала безрукавку. — Меня одна затащила на какую-то выставку — скучища такая. Я, вот, на тренировку, скоро кубок.

— Слушай, — сказал Петя, — я тут видел с кафедры материалов Нарусину. Она что, живет здесь?

— Верка что ли? Живёт, в соседнем доме. — Славка махнул рукой. — Чего, понравилась? — Славка ухмыльнулся.

— Просто увидел, — Петя пожал плечами.

— Да, красивая, — сказал Славка. Они уже прошли переулок и двигались к трамвайной остановке. — Но, знаешь, чокнутая. Как батя ее погиб в экспедиции, так, не иначе, повредилась. Я тут пытался подкатиться, а она мне про их семейную жизнь рассказывать, Знаешь, говорит, Славик, он ведь из-за денег погиб. Я её обнял, а она: ты меня не жалей, я сама справлюсь. Так повздыхал я, посочувствовал и отвалил ни с чем. И тебе не советую.

— Да я просто спросил.

— И я просто, — подмигнул Славка. — А мамаша у неё точно — стерва. Из того соки выжала, а теперь ещё кого-то подцепила, приезжали как-то на «Мерсе» — вся в фирме… Да! Верку мы со школы ещё звали мамзель Нана. — Славка засмеялся. — Ну, тебе куда? Я до метро.

Петя сказал, что ему в другую сторону, посадил Славку в трамвай, а сам пошёл обратно.

Дверь опять не открыли, пару раз тявкнула Облиза.

Заехал к матери, долго сидел в кресле, хотел поговорить с ней, но в доме не затихала работа. Мать постоянно двигалась между кухней и детской, по пути спросит, как дела, а сама уже слушает, что ей кричит из кухни невестка, а там двойняшки хором запищали или Ксения пристанет с куклой — бантик развязался. Петя хотел уже уходить, но тут мать села рядом на стул, вздохнула облегчённо и оглядела внимательно сына.

— С тобой что-то происходит, случилось что? — спросила она.

— Да нет, — Петя помялся. — Слушай, мать, почему вы с отцом разошлись?

— Что это ты спохватился? — Она попыталась улыбнуться. — Столько лет прошло.

Петя пожал плечами, ничего не сказал и продолжал смотреть на мать. Она долго молчала, улыбка сошла с лица.

— Не знаю… — Она поморщилась болезненно. — Так и остались мы чужие. Он из брони какой-то, сострадания не было.

— А разве нужно?

— Когда очень долго живешь, нужно.

— Не понимаю.

— Твое время не пришло. От того и беспокоюсь за тебя, чтобы глупостей не наделал. Человек — очень хрупок. Можно умереть от равнодушия, незаметно.

— Неправда. — Петя нахмурился. — Вот Васька из соседнего подъезда алкаш. Ему хоть бы что.

Мать отрицательно покачала головой:

— Допился. Месяц назад нашли на балконе. Несколько дней пролежал скрюченный.

Петя помнил, как однажды в вечерней полутьме, с год назад — как только вклинивается в память подобное — Васька сиплым голосом кричал своей матери, стоявшей на балконе: «Мам, через полчаса приду, пожарь колбаски». И столько было в его голосе сладострастия голодного человека, что Васькина мать, измученная вконец двумя сыновьями алкоголиками, ответила чуть не плача от радости: «Хорошо, сынок». Больно было помнить подслушанное откровение двух безнадежных людей, которые ещё надеются, чему-то радуются. А ничего уже не могло быть, кроме скрюченного тела на балконе.

— У тебя есть телефон отца? — спросил Петя. — Дай мне.

Приехав к себе, Петя долго сидел на диване, соображал, что он скажет отцу. До этого, можно считать, он и не вспоминал об отце. Тот иногда выплывал незаметно, посторонне, были подарки, ненужные разговоры. Последние годы, стал вроде бы и совсем лишним. И Петя чувствовал неловкость своего интереса к отцу, не хватало решимости набрать его номер.