Александр Гуров - Короткая зима

Обратите внимание, Казимир явно вознамерился произнести свою самую длинную и запоминающуюся речь за последние десятилетия. Нет сомнений, что ему это удастся. «Послушайте, Николай Иванович из две тысячи шестнадцатого, — уверенно начал он, — может, я не успею сказать вам это в другой раз, потому прошу, выслушайте сейчас. Мы знакомы с вами четверть часа, а вы уже перевернули мою жизнь, и я…» Здесь правды ради нужно заметить, что Николай Иванович хотел было бесцеремонно перебить молодого человека, чтобы пустить разговор в надлежащее русло и избавить Казимира от ненужных объяснений, ведь и так понятно, что всё хорошо кончилось, и ещё ему хотелось купаться. «Послушайте, послушайте, не перебивайте, — заторопился Казимир. — Вы человек, который всё превращает в неожиданный изюм в булке. Теперь и я совсем по-другому смотрю на вещи. Не знаю, когда и отчего это успело случиться со мной, и булка эта мне сейчас уже не кажется такой беспросветной. И совсем не хочется больше сокрушаться, погружаясь в пучину. Как же легко у вас всё получается! Живи себе не тужи. Беги, если хочешь бежать! Купайся, если хочешь купаться! Меня вдруг как будто осенило!» И молодой человек от избытка чувств обнял Иваныча, и слёзы текли по щекам спасённого, но уже через мгновение они беспечно бежали по аллее, что есть силы отрывая ноги от земли и сбрасывая по дороге с себя ненужную одежду. Так, с дикими криками и улюлюканьем, они ворвались в тихий пруд, поднимая в воздух мириады брызг и дюжины головастиков, узнавших о гравитации несколько больше, чем они того заслуживали, и нырнули в прохладные воды.

Первым на поверхности появился Казимир, выпустил струйку воды из сложенных трубочкой губ, резвясь и попутно меняя стили от аристократичного брасса до деревенских вершков, он добрался до берега. «Эх, и день сегодня!» Встряхнувшись как собака и жмурясь от удовольствия, он с иголочки оделся в аккуратно сложенную на берегу одежду, недавно пошитую лучшим Зарайским портным Мэером, надел пенсне, и солнце приветливо отразилось от круглых стёкол. Впереди его ждал Петербург. Великолепную предстоящую жизнь он держал в руках и твёрдо в неё верил. Стоит ли говорить, что о событиях последних лет, прошедших в сонном оцепенении Сенницкой аллеи, он ничего не помнил. Да и нужно ли помнить досадные неурядицы.

Николай Иванович вынырнул следом, оглядевшись и не застав Казимира на поверхности, ровными мощными движениями стиля кроль поплыл к берегу. Ведь всем известно, что времена не выбирают, и если ты хочешь застать побольше времени, живи долго, а не скачи как кузнечик, но если уж по ряду обстоятельств скаканул, знай, что там ты не сможешь задержаться. Материя… Хотя к чему эти рассуждения? Подчиняясь злой обманной воле, Казимир продержался здесь более сотни лет, но хватило какого-то получаса обычного течения жизни, чтобы его затянуло обратно, и как ловко всё получилось с водой. Правда, если бы Казимир исчез на бегу, тоже вышло бы хорошо. Хуже — это исчезнуть неожиданно на полуслове, но всё, как известно, обошлось.

Перед отъездом в Москву Николай Иванович заглянул на Зарайский почтамт и отправил оттуда стремительную бандероль в Лондон. Удивительная вещь — почта! Кто-то за пустяковую плату и по возможности в срок доставляет всякую всячину, загоняя в дым автомобили, пароходы и даже, если такое потребуется, воздушные лайнеры. Как тут не удивляться, зная, что испечённые тобой сегодня плюшки с корицей при известной доле удачи уже завтра к вечеру могут оказаться на другом континенте и радовать отменным вкусом твоих адресатов. В бандероль, отправленную Николаем Ивановичем в Великобританию, была вложена тонкая ученическая тетрадь в клеточку, а к тетради прилагалась посаженная на скрепку старинная монохромная открытка с видом Зарайска. Кстати, если вооружиться лупой и хорошенько присмотреться, в толпе застывших для фотографирования уличных зевак, телег и лошадиных крупов можно рассмотреть нашего недавнего знакомца Казимира, он с наслаждением ест антоновское яблоко. На обратной стороне открытки каллиграфическим почерком выведено: «Дорогой старина Краузе, знаю, как тебе нелегко переносить эту дурацкую болезнь — старость, но уверен, если ты жив и сейчас читаешь мои записки, ты пребываешь в добром расположении духа. Высылаю тебе парочку моих приключений, не берусь их трактовать как бы то ни было. Возможно, мои наблюдения помогут тебе в твоей дальнейшей работе во благо всех путешественников во Вселенной. Остаюсь твоим преданным другом и восторженным почитателем. Н.И.»

В маленьких городах темнеет быстро, синие куски полей разбавляют редко стоящие фонари. Между фонарями в город вливается космос, о котором так много говорят по третьесортным каналам телевидения, но мало кому удавалось разглядеть его как следует, хотя, казалось бы, выйди во двор да смотри. Этой ночью космос в городке наблюдал всего один человек, один из двадцати четырёх тысяч, и то только потому, что у него в кармане лежал билет на ночной поезд, а днём были похороны, и всё не давало ему покоя. Билет и смерть для провинциального городка — это почти две полярные точки. От одной можно оттолкнуться, а к другой пристать, или же сделать всё наоборот. Но сначала были похороны.

Похороны обычно проходят хуже, чем самая плохая жизнь, нет, конечно, не для умершего, он в любом случае вне нашей досягаемости. И не для убитых горем, нет, для посторонних и дальних, оказавшихся по стечению обстоятельств свидетелями или участниками этих процессий. Но есть ли здесь посторонние? Каждый уже побывал в этом гробу и каждому не понравилось. Вот думают, что деревья медленные, но кажется, что это мы слишком скороспелые. Размышляя таким образом и в таком духе, Вася остановился невдалеке от чёрной группы прощающихся. Творческая командировка подходила к концу, материал был собран, проявлен и закачан на флешки. Похороны не имели к командировке никакого отношения, в дело вмешался случай.

По задумке архитекторов дорога из старой части города в новую проходила прямиком через кладбище. Может быть, никто даже и не думал над этим специально, построили квартал, где пришлось, а ноги жителей сами нашли и вытоптали кратчайшую дорогу к школам и утомительным работам. С тех самых пор каждое утро беззаботные школьники, размахивая сменкой в мешках и дёргая девочек за предусмотренные бантики, влачились через кладбище учиться, молодые люди и умудрённые отцы твёрдо проходили мимо обелисков на кирпичное производство, а женщины после всех своих утренних забот, связанных с кормлением и сборами всех вышеперечисленных, спешили работать на хлебозавод. Никто ничего не боялся, не находил в этом ничего особенного и проходил кладбище насквозь, смело смотря вперёд, со временем то тот, то другой всё чаще задерживался здесь, вздыхая и отчаянно глядя на кроны деревьев, но и тот и другой в конце концов брал себя в руки и двигался дальше в гости, на речку, в магазин или на городской праздник, а то, бывало, и на вокзал, а оттуда в отпуск на море. Спустя годы на обелисках вдоль дороги понемногу стали появляться знакомые имена, засевшие занозой в сердце, прохожие останавливались уже надолго, говорили с ними и получали туманные ответы из тех же подросших крон, а если всё ещё спешили на работу, то просто вскидывали руку в приветствии и шли дальше. Новый квартал обрастал историей.