Александр Гуров - Короткая зима

В день перед отъездом Вася прогуливался по кладбищу, направляясь в старую крепость, тяжело пригвоздившую городок к земле. Город, словно тонкая бумага, прижатая массивными камнями, рвался на ветру, но никуда не мог деться, да и зачем. Дома всё так же жались к стенам крепости, и даже, казалось, новый квартал-изгой был привязан к старому городу ниткой кладбища.

Вася хотел было пройти мимо растянувшейся траурной процессии, но отчего-то задержался, первые ряды уже уткнулись в разрытую неподалёку землю, гроб неловко установили рядом на двух табуретках, вновь прибывающие люди пытались найти себе место для прощания среди тесного нагромождения железных оградок. Над всем происходящим в раннем весеннем небе каркали и кружили вороны, исполняя свой обязательный в средней полосе ритуал. Из-за облаков на мгновенье даже вышло солнце, чтобы уж вынуть из всех души, как надо и без всяких проволочек.

«Привееет, а я иду домой», — услышал Вася прямо перед собой звонкий детский голос и опустил глаза вниз. «Привет», — узнав знакомую девочку из старого города, обрадовался Вася. «Я к тёте ходила, и она мне дала молотилку для кофе. Вот она», — и девочка протянула ему ту самую молотилку. Старую знакомицу звали Дарья, и ей сейчас шёл седьмой год. «Отличная молотилка», — согласился Вася, взяв и демонстративно взвесив её на ладони, будто молотильные качества напрямую могут зависеть от веса, и вес, как он наглядно убедился, подходящий. «Давай-ка я провожу тебя, мне как раз по дороге», — предложил он. «В конце концов нужно убираться с кладбища, — подумал Вася про себя. — Картина запечатлена, печальная картина».

Честно говоря, он обрадовался маленькой Дарье, потому как чувствовал перед ней небольшую, а может быть, даже и огромнейшую вину и собирался загладить её хотя бы этой короткой прогулкой. Что для детей важно, что нет, кто разберёт. Эта девочка мешала ему на всех съёмках, что он только ни устраивал в их дворе. В творческие командировки он приезжал сюда не впервые и придирчиво изучил в городке все живописные места, и когда и как на них падает свет, и что из этого получается. Дарьин двор примыкал к старому двухэтажному дому, первый этаж был каменным, а верхний был сложен из потемневших от времени, почти чёрных брёвен. Здесь жило шесть семей, но на весь дом случился только один ребёнок, и это была Дарья, и ей было скучно одной в этом старом дворе с видом на церковь через овраг.

Первая их встреча произошла два года назад и была совершенно мимолётной. Вася выбирал в тот день натуру для съёмок и заглядывал во все подворотни и закоулочки, налегая на старые дворы, в которых сохранился особый провинциальный дух. Давайте оставим ненадолго Дарью и посмотрим на её двор, пока она не вышла из дома и не отвлекла нас своей беготнёй. Вот, к примеру, песочница, а попросту говоря, высокая куча песка, сваленная здесь лет сорок назад под строительство гаража. Эта горка сразу же завоевала популярность у многочисленной жившей здесь тогда детворы — пять мальчишек и две девочки. А гараж? Да, гараж так и не построили. Место для игр осталось за детьми. Все они уже, конечно, выросли и разъехались по другим местам, но сосед, Володя Шубин, один из тех самых пятерых мальчишек, вернулся и остался здесь жить. Каждую весну, где-то в конце апреля, он привозит сюда на своём маленьком грузовичке полкузова свежайшего песка, замещая разбросанные и смытые дождями в овраг крупинки. Зачем он это делает? Играть в эту гору некому. Может, просто так во двор приходит окончательная и законная весна, а до того ждёт от Шубина подходящего сигнала. Здесь же, на другой стороне двора под тенистой осиной, он проводит свои дни, возясь с автомобилем. Место, известное каждому в округе и отведённое, кажется, для этого дела на всю жизнь. Даже отсутствие Володи, весело укатившего куда-нибудь со двора на своих потёртых колёсах, не мешает определить, что именно здесь, под этим деревом, чинят сложнейшие механизмы, об этом сообщает большая масляная лужа, ежедневно вытекающая из-под Володиной повозки и сдобренная толстым слоем хомутов и гаек. Целые созвездия со своим млечным путём в чёрном масляном небе. Главным аргументом в спорах с автолюбителями у Володи было резонное: «Зато моя тележка проста в обслуживании». В отношении машины он никогда не употреблял слово «эксплуатация», автомобиль ставился им выше человека и не ущемлялся в правах. По большому счёту, грузовичок был ему роднее многих. Автомобиль его кормил и давал свободу. Прекрасный миг, который не тускнеет со временем, — с ветерком выкатиться со двора и поехать, куда угодно. И несмотря на то, что ездил он большей частью в одни и те же места, сама возможность неограниченной общественным транспортом свободы приносила ему радость. Он часто кружил по городу и окрестностям без всякой цели, нюхая влетающий сквозь открытое окно ветер, и улыбка не сходила с его лица. Выпивал, конечно, выпивал, прячась за широкой спиной своей родимой тележки. Володя стал героем самого первого портрета из череды великолепных портретов жителей города, сделанных Васей в последующие за этим два года. Но вернёмся к Дарье. Пока Вася снимает Шубина на фоне его верного Буцефала, маленькая пятилетняя девочка крутится у него под ногами и вьётся волчком. «А что вы делаете?» — наконец интересуется она. Тут нужно заметить, что Вася в момент работы над портретом очень условно реагирует на внешние раздражители, он весь поглощён съёмкой и потому рассеян, и отвечает обычно невпопад или сухо даёт понять, что он очень занят и всё остальное не имеет к нему никакого отношения. «Фотографирую, девочка. Портрет», — словно заторможенный отозвался он и снова погрузился в съёмку, разговаривая с Володей о качествах машин и приводя его в нужное для снимка настроение. «Ааа», — протянула девочка и уже собиралась было спросить что-то ещё, но тут из распахнутого на втором этаже окна её громко позвали домой. «Только вы никуда не уходите», — предупредила она и с неохотой побежала на зов, чтобы поскорей вернуться. «Да, да», — рассеянно протянул Вася, размышляя сейчас совершенно о другом, и как только девочка скрылась в подъезде, распрощался с Володей и покинул двор. Не эпизод, а так, пустяк, но была и вторая встреча.

Вторая встреча случилась через полгода в самом начале осени и пропахла селёдкой. В тот день Вася снимал портрет знаменитого русского археолога, нашедшего у стен старой крепости не менее знаменитую теперь каменную бабу величиной с кулак. За свою историю археолог отыскал бесчисленное и строго запротоколированное количество находок, и у всех у них сложилась славная судьба, они расставлены по музеям и радуют глаз. Фамилия у него была говорящая — Пух, Дмитрий Пух. У Пуха была лёгкая рука, и никакие каменные изваяния не оказывали на него давления. Поэтому злопыхателям на тему «Кто кого прославил: баба Пуха или Пух бабу» оставалось только шептаться в кулуарном дыму. Он чуял, где копать, и лихо мобилизовал к этому действу необходимые государственные институты. Гипнотизировал своей уверенностью и не подводил. Заглянули в несколько дворов, попробовали начать съёмку, но всё не то, ноги сами привели их в Дарьин двор. Двор сиял так, будто бригада неуправляемых осветителей в панике пороняла свои приборы и случайно сотворила чудо. «Здесь или нигде», — остановил Пуха Вася и даже придержал его перед входом во двор, чтобы тот не разрушил хрупкое световое равновесие, но Пух был не из тех, кто разрушает. Они постояли так пару минут. Вася тем временем приглядел подходящий для съёмки уголок со скамейкой. «Ну, теперь можно идти, — сказал он, погружаясь в съёмочный транс. — Здесь будет снят ваш портрет». Пух уселся на скамейку и какое-то время усердно позировал, выполняя Васины пожелания про положения рук, поворот головы и другие нелепые мелочи, из которых складывается совершенный портрет. Но уже минут через двадцать его правая нога начала как-то странно подёргиваться, и весь он как-то подозрительно заёрзал. Вася, не останавливаясь, продолжал азартно снимать, ибо сначала снимай как надо, а потом как получится. Но вот Пух поднял руку и попросил сделать небольшой перерыв. Он встал, пару раз обошёл скамейку кругом и наконец остановился в метре от того места, где только что подёргивалась его нога. Закрыв глаза, он на минуту погрузился в себя, отделяя ровный земной пульс от помех, созданных вещами, брошенными в культурный слой рассеянным человечеством. «Здесь, — произнёс он, очнувшись, — здесь неглубоко что-то есть». Он достал из пристёгнутого к поясу кожаного футляра перочинный ножик и стал вдумчиво ковыряться в земле. Уже скоро, удовлетворённый очевидно подтвердившимся фактом, он достал из земли что-то похожее на старинную монету, отмыл её под сильной струёй дворовой водяной колонки и с немного разочарованной улыбкой протянул монету Васе: «1905-ый год, когда-то нужно отдыхать и от палеолита», — сказал он и вновь дисциплинированно уселся на скамеечку.