Александр Гуров - Короткая зима

Садовая пройдена вплоть до Юсуповского сада, с этого места солнце заходит за облака и начинается неистовая метель. Где-то уже совсем рядом жмётся у батареи закутанная во все одеяла Васина каморка, но вместо того, чтобы идти на тёплый угол Фонтанки и Крюкова канала, Вася идёт не сворачивая дальше по Садовой и собирается уже войти в Николо-Богоявленский морской собор. Только не подумайте, что Вася хоть сколько-нибудь религиозен. Религиозное чувство он изжил в себе ещё в годик. Тогда его, маленького, подающего надежды человека, отправили набираться сил в глухую Рязанскую деревню, за год жизни в городе он, как и все, порядком подустал и, конечно, заслужил отдых. Под эту сурдинку Васю и понесли однажды в сельскую церковь креститься. Не ожидая подвоха, он привычно ликовал, грея белобрысую голову на солнце. Но всему приходит конец, и Васю внесли в полутёмное помещение, от этой перемены он мгновенно расстроился и, истово крича на священника благим матом, зашёлся в отчаянной истерике, единственно доступном средстве белобрысых малышей, другим прихожанам тоже досталось, и это всё, что он мог сделать. Так и не свершив обряд, его вынесли на свежий воздух, чтобы там он наконец пришёл в себя и хорошенько подумал над содеянным, да так и не внесли обратно.

Ещё одно религиозное разочарование постигло его уже в зрелом семилетнем возрасте, он и не помнит сейчас, почему они тогда с мамой так спешили попасть в церковь, но решающие слова были произнесены именно тогда и звучали они вполне невинно. «Давай же поторопимся, Васёк, — сказала мама, — а то успеем только к шапочному разбору». И этими словами Вася был сражён наповал. Шапки! Вот что с этой минуты бурлило в его разгорячённой голове, поход внезапно оборачивался приключением. И почему они решились устроить шапочный разбор посреди лета? И давно ли закрепилась такая традиция? Все эти и многие другие вопросы бродили в пытливой Васиной голове, превращаясь в вино, и пусть даже сейчас жарко, а шапка по здравому размышлению бывает только меховой и тёплой, иначе зачем она вообще нужна, пускай. Когда священник начнёт разбрасывать кроличьи, лисьи и волчьи шапки пастве, Вася будет готов принять этот странный и бескорыстный дар. Он обязательно поймает эту самую шапку и тут же наденет её себе на голову, пот будет застилать глаза, но он ни за что её не снимет. Какой же гордый он отправится с мамой назад, и не нужно расстраиваться, что на дворе жаркое лето и не сезон, он уже знает, за летом обязательно придёт весёлая зима. Но священник тянул, и было просто неясно, где он может прятать такое большое количество шапок, ведь по справедливости их должно хватить хотя бы половине присутствующих, чтобы получился настоящий разбор. Так рассуждал Вася, и придраться к ходу его мыслей совершенно невозможно. Пока шла служба, он терпеливо ждал и представлял, как это будет, как внезапно распахнутся спрятанные до поры закрома, а может их даже вынесут в большом деревянном ящике, и тогда священник бросит охапку шапок в самую гущу паствы, взлетит вверх лес страждущих рук, и начнётся настоящая кутерьма. Расчёт был верен, Вася всё представил в красках, но священник почему-то оттягивал этот долгожданный момент, а потом и вовсе закончил службу, и, как будто позабыв о своём предназначении, удалился в дверцу между иконами и был таков.

Этого Вася снести не мог. И несмотря на то, что тем же днём мама, смеясь, разъяснила ему смысл загадочного выражения про злополучные шапки, он ещё несколько дней не мог угомониться, представляя, как бородатый священник в ночи грузит шапками телегу, запряжённую вороным конём, и мчится сквозь тёмный лес, посвистывая в воздухе огромным дьявольским кнутом, чтобы успеть к утренней распродаже в какой-нибудь дальний районный центр, и не быть узнанным, и продать там всё втридорога.

Метель усиливается, слепит глаза, а внутри собора тепло и горят свечи. Каждый вошедший натыкается здесь на натянутые поперёк цепи с подвешенной на них табличкой, отделяющей зевак от молящихся, Вася подныривает под цепями, с улыбкой вспоминая своего старого друга Николая Ивановича и его незабываемые уроки бокса, сколько раз он вот так же подныривал между канатами ринга, и сколько раз крепкие кулаки Николая Ивановича отбрасывали его назад, но он упрямился. Вася поворачивает направо и идёт в дальний угол, садится на скамейку, вокруг царит полумрак, идёт служба. Поют. Вася пригрелся здесь в полумраке, размышляя о маленькой каморке, повисшей под крышей и укутанной батареями, маковки собора каждый день видны из её окна. Поют. На высокой ноте вокруг вспыхивает свет. Священник обходит с кадилом углы, и Вася поднимается со своего временного прибежища. В соборе крестят младенца. Родители строги и торжественны, младенец кричит что-то неразборчиво, священник делает своё дело. Вася выходит в метель и идёт по каналу к Фонтанке. Здесь снова снимается кино, это место давно облюбовали киношники, большой, мощный осветительный прибор подсвечивает снежную вьюгу, на канале жмётся катерок в ожидании дубля, замёрзшая съёмочная группа организовывает процесс, результат которого и вполовину не так ясен, как яркие снежные мухи, пролетающие на миг сквозь поток света, кажется даже, что снежинки за это мгновенье успевают привести себя в порядок и улыбнуться во всю ширь своего неповторимого снежного рта и летят дальше по мёрзлому каналу уже не такими, как прежде.

Чтобы посмотреть с улицы в окно каморки, нужно свернуть в непроходной двор и выйти на огороженный пустырь с парой десятков машин по углам. Глухая кирпичная стена подпирает пустырь со стороны Фонтанки, в этой стене под самой крышей прорублено единственное окно, сейчас в нём горит свет. История этого окна противозаконна. Кода-то здесь, ловко раскидав по окраинам коммуналку, поселился начальник средней руки и первым же делом, запустив в дом кошку, повелел прорубить окно в несущей стене. Хотел он глядеть на три стороны света одновременно, но так и не глядел, очень уставал на работе. Вскоре после заселения пристрастие к самодурству довело его до беды, он полетел с должности и выехал из квартиры, но окно осталось. Каморка — это только маленькая часть большой четырёхкомнатной квартиры, пятая комната никогда не шла в счёт и до недавнего времени безропотно выполняла роль кладовки. Все предыдущие жильцы соглашались с таким положением вещей и время от времени добавляли в неё новый невиданный хлам. Так она и простояла от постройки до прошлой осени, пока новая хозяйка квартиры не решила сделать из кладовки комнату, комнату два на три метра.

Хозяйкой квартиры была Актриса. Иногда, особенно отчего-то зимой, испытывая острую необходимость в умном и своевременном собеседнике, она звонила своим подругам, актёрам и приятелям, но те часто оставались для неё недоступными, не могли доехать, погибали под грузом неизбежности и в общем никак не подходили под определение «своевременные», о втором пункте их качеств ей оставалось только догадываться. Не полагаясь больше на удачу, она поискала по общим знакомым и где-то в этом плавильном котле счастливым днём повстречалась с Васей, после чего тут же, не раздумывая, сдала ему каморку за полгроша и зажила ещё лучше, чем прежде, теперь у неё были для этого все основания. Вася проводил в этой комнатке зимы, а в середине марта перебирался назад в Москву, так как не любил подолгу засиживаться на одном месте. Петербургу и Москве он делал сезонные исключения. Сегодня начиналась третья зима.