Александр Гуров - Короткая зима

«Пока ничего сверх меры, — заметил Вася. — Самоотверженность присуща многим людям, но, к сожалению, не часто бывает вознаграждена. Так как, ты говоришь, тебя зовут? Никогда с первого раза не запоминаю». «А я ещё и не говорил, — ухмыльнулся идеальный непьющий Телефонист, — увлёкся делом. Люблю, когда руки работают. Я и чашку разбил нарочно, созидание меня успокаивает, а потом снова — бац!» «В этом нет ничего плохого. Достойное занятие, сам разбил и сам склеил, и всё с огоньком», — одобрил Вася. Он отошёл от окна, зажёг газовую конфорку и принялся разжигать на ней новый уголёк на кальянную голову. Безымянный гость тем временем продолжал хронометраж утра Улы. «Итак, с семи тридцати до восьми пятнадцати завтрак. Ну, про завтрак, честно говоря, даже и заикаться не стоило бы, здесь хоть всех святых выноси. Первозданного вида продукты, всё полезное и всё сготовленное на живую нитку. Подкопаться не к чему. Вот ты, к примеру, лучший человек микрорайона, а ешь всякую дрянь, не говоря уже о твоих соседях,» — попенял Васе безымянный Телефонист. «Губите себя, Ироды царя Небесного, ни за понюшку табаку пропадаете, — перешёл он на лёгкие стенания, но вовремя опомнился. — А твой сосед, Сашка Телефонист, тот вообще Дон Кихот своего времени, ему прекрасно известно о плачевном состоянии его печени, но он ежедневно атакует её без всяких утомительных раздумий, что ту ветряную мельницу на холме, и ему никогда не лень».

«Лучший человек микрорайона», — Вася смаковал фразочку, попыхивая сладким дымом. «Ладно, — оторвавшись от своего кропотливого занятия, примирительно поднял руки гость, — бывает, и я не знаю меры. Москва — большой и расхристанный город, и мне грех немного не испортиться. Утро Улы кончается, с восьми пятнадцати до без пяти девять — полная уборка комнаты, и это при том, что за время её сна в комнате ничего не могло измениться, может, только пара испуганных и вечно гонимых пылинок осела передохнуть, и это из тех немногих, что бежали от её пылесоса всего лишь накануне вечером, и, поверь мне, долго они не протянут. В девять ноль пять она выходит на работу.

Ула брела по безлюдной бескрайней степи. Она не знала, длится ли это вечность или всего пару минут, она не знала, было ли когда-нибудь иначе или так было всегда, но ей здесь было спокойно. Огромное красное расплывчатое солнце и удобные поношенные ботинки на ногах. Иногда где-то на горизонте появлялись чьи-то смутные тени, они беззвучно кричали, хотели приблизиться к ней, призывно размахивали руками, но рассыпались прежде, чем успевали явить свои намерения. Это и к лучшему, никогда не угадаешь, чего они хотят. Не стоит занимать этим время. Когда-нибудь степь кончится, тогда всё и прояснится, но и это неизвестно когда. Когда-то. Никогда не сейчас. Время от времени с ветром до неё доносились слабые голоса. «Что для вас? — спрашивали они. — Вырезку или куриную грудку?» Требовали любви и ненависти, билет на проезд в пригородных поездах и ещё что-то, что совсем уж не поддаётся никакому описанию. Ула не пыталась понять смысл этих слов, ботинки были такие удобные и так хорошо было в них идти по безмолвной степи в сторону красного солнца.

«В целом, эта информация о её якобы жизни, конечно, и яйца выеденного не стоит, — подытожил свой рассказ гость. — Даже если описать всё до секунды. Потому как никто на самом деле и не знает, как ей удаётся избегать всех до одного соблазнов, присущих тебе или в какой-то пустячной, незначительной мере даже и мне. Ясно только одно — в скорлупе Улы зарождается новая, никому не ведомая жизнь, но никак не хочет оттуда выходить. И срок инкубации нам пока неизвестен. Но известно, что вскоре с ней произойдут события, которым она не сможет воспротивиться, и баланс будет обязательно нарушен. Кто знает, какое чудовище тогда появится на свет недоношенным, и это будет уже не чистый эксперимент, хоть и затевали его не мы. Потому я и прошу тебя, Вася, осторожно поддержать её в прежнем состоянии. Ты человек чуткий, ты поймёшь, что нужно делать». «Хорошо, — устав от утренней болтовни, прибауток и чужого общества, согласился Вася. — Я взгляну на неё и приму решение тогда же. Пусть сегодня вечером. Это можно устроить?» «Всё работает, как часы, одно за другим», — отчеканил гость. — В будни по утрам электричка с Улой отправляется в девять пятнадцать, а вечером приходит сюда на станцию в восемнадцать пятьдесят четыре и возвращает назад уже слегка состарившихся пассажиров. Внимательному глазу очень заметно. Это самые популярные электрички. Битком. Ты узнаешь нашу Улу, хотя ничью, — с ухмылкой поправил сам себя гость, — по походке целеустремлённого японского робота и ореолу кудряшек на русой голове». Сделав своё дело, не прощаясь, сомик-Телефонист тотчас схлопнулся и исчез, на столе кроме колы и нетронутого тортика осталась склеенная без швов чашка, придавившая подложенную под неё фотографию. Чашка ещё немного поколебалась, будто раскрученная на ребре монета, теряющая скорость. Но вот и она затихла, и дождь прекратил лить. Вася облегчённо вздохнул, поставил чайник, отрезал большущий кусок от скромного тортика и принялся с любопытством рассматривать оставленный гостем снимок. С картинки на него смотрела бледная русоволосая девушка со множеством маленьких кудряшек — завитков, они словно солнечные протуберанцы выбивались из её головы во все стороны. Запечатлена она была на просёлочной дороге в известной йогической позе Бакасана, и взгляд её был действительно целеустремлён, цель, разумеется, на картинке разглядеть было невозможно, но фотограф хорошо сделал своё дело. Цель находилась где-то внутри Улы. В недоступном укромном месте. Вася бы и сам не сделал лучше.

В восемнадцать пятьдесят четыре Вася уже стоял у железнодорожной платформы, ожидая, когда на него двинется, дробясь о билетные турникеты, масса состарившихся на день людей. Среди них нужно постараться разглядеть Улу. Зрение у Васи было неважное, и он надеялся, что успеет заметить её в быстро растекающемся по домам потоке. Добрая сотня фигур вырвалась из душной электрички на свободу, снова заполняя опустевший микрорайон. При всей своей непохожести они колыхались как единая волна, переступая с ноги на ногу чуть влево, чуть вправо, чуть влево, чуть вправо. На этом привычном фоне только одной фигуре удавалось идти прямо и каким-то чудом не вилять из стороны в сторону. Девушка, лица которой Васе пока не удавалось разглядеть, двигалась строго по прямой, выбрасывая себя исключительно вверх и вниз и не отвлекаясь на боковые амплитуды. Одета она была в лёгкую бежевую курточку космического пошива и подвёрнутые снизу джинсы фасона «Бойфренд», на ногах у неё красовались лакированные британские ботиночки. Корпус наклонен сильно вперёд, чтобы добраться до дома на мгновенье раньше отсталых ног.