Андрей Латыголец - «Годзилла»

Кесарю не повезло. Нас с Лесовичем Вера не трогал, опросил Курюту, Ромашку и Аню с Ветрашем. Из них правильно ответил только Ромашка.

— Ну что, Серёжа, по сотке за каждого, давай, приступай.

И пока Вера напоминал нам о правилах несения службы, Кесарь жал на костях в проходе между партами. Я видел его долговязую фигуру, с прогнутым вниз животом и дрожащими руками и мысленно злорадствовал.

В карауле я понял, почему «фазаны» так не любили заступать с Верой, говоря по армейски, он был уставником и крестил всех и всюду, придерживаясь устава, больше всего напрягая ПНК Потапа и разводящих. Нам это было только на руку. Мы вовремя ели, «фазаны» убирали караулку вместе с нами и нас даже пару раз завели в отдыхающую.

— Увижу, что рубитесь, до моего дембяля спать в карауле не будите, — угрожал нам в «уазике» Кесарь, но с большего был молчалив и спокоен.

На посту я предавался своим мыслям о гражданке, повторял статьи и смотрел на город, проезжающие машины и людей, беззаботно прогуливающихся вдоль чугунных ворот министерства.

Ночью, в три часа, перед заступлением на пост, Вера устроил нам подъём по тревоге.

— Караул в ружьё! — скомандовал Потап из бодряка и мы бросились хватать автоматы. Построились в коридоре.

Вера сказал:

— Так, ну а теперь пройдемся по вводным, пожар меня не интересует, давайте нападение на штаб. Потап, тэсэошник и Дубков остаются на месте, укрепляя позиции внутри, остальные за мной.

Потап открыл дверь черного выхода из караулки, и мы ринулись за своим кэпом в подвалы министерства. Деревянный пол дрожал под нашими берцами, а мы бежали как олухи с автоматами по пустому корпусу здания. Поднялись по лестнице на первый этаж. Я увидел просторные корридоры с красными коврами, белыми шторами и увесистыми люстрами, как в буржуазных домах Европы.

— Разгруппировались! Быстро! Тавстуй, укрепляй «ближняк» на выходах и входах. Серёжа, ставь своих на окна.

Я встал у одного из больших окон, уставив дуло во внутренний дворик корпуса. На улице был мрак, ни черта не видно. Эта игра мне по началу даже понравилась. Я стал осматриваться по сторонам. Выход на лестницу из подвального помещения, потом сразу на лево выход по-длинному коридору в огромный квадратный зал, а на арке рядом значилась вывеска «Буфет». Это было настоящим сокровищем и, пожалуй, самой ценной находкой этой идиотской вылазки.

— Отлично, двигаемся дальше! — скомандовал Вера.

На втором этаже такие же большие помещения и расходящиеся во все стороны коридоры. Бежим по одному из них. На стенах висят портреты всех командующих, начиная с 1918 года и заканчивая нынешним министром обороны.

— Закрепляемся у лестницы!

Я на бегу, пытаясь рассмотреть лица полководцев, не заметил Веру и со всей дури врезался дулом автомата в его широкую спину.

— Сука, кто такой! — прорычал Вера, оборачиваясь. — Убит! Отдать автомат!

Я неуверенно протянул ему свое оружие. Вера сердито выхватил из моих рук автомат и грозно закричал, обдав меня спрысками слюны:

— Военный, ты что дурной, ни одна сволочь, ни одна мразь, да хоть генерал обосранный не может забрать у тебя автомат, это твоё личное оружие и ты за него в ответе, ты меня понял?!

В это мгновение я прочувствовал в свою грудь сильнейший толчок прикладом и отшатнулся в сторону. Вера злобно швырнул мне АК-47.

— Захват знамени!

Мы быстро ринулись на третий этаж и за пуленепробиваемым стеклом я впервые увидел наше главное знамя, слегка потрёпанное красное полотно с золотыми буквами и кружевами на высоком металлическом древке.

— Ни одна паскуда не должна завладеть этой святыней. Захват знамени — это конец нашей республики и независимости, — Вера стоял у стекла, и с открытым ртом напоминал полоумного.

На посту я подумал, что первым из своего периода отхватил от ротного и, признаться честно, мне стала надоедать вся эта возня и ответственность.

«Трэба адыйсці ў бок, у цень. Каму я збіраюся тут штосьці даказваць?»

Вечером перед ужином дневальный Воробей, высокий шланг с дикторским голосом, объявил со своей тумбы, что мне срочно следует явиться в линейку. Я не растерялся и быстро зашёл в учебный класс, закрыв за собой дверь. Внутри оказался весь сержантский состав за исключением ефрейтора Ракуты, но тот был своим. За столом сидел сержант Потапенко и, получивший пару дней назад сержанта здоровяк Гнилько, рядом расположился Кесарь и бывшие ефрейтора, а ныне младшие сержанты Тавтуй, Едловец, Вильков и Пушкарёв. Их грозные забрала были настроены на серьёзный разговор.

— Ты проходи, Петрович, присаживайся, — сказал мне Потап и я сел поблизости от всей этой лычкастой братии, чтобы получше уловить смысл их мэсэнджа.

— Дело такое, — начал Потап. — «Дедушки» ваши ушли, а мы остались, ваша «слонячка», по идеи, должна закончиться, но загвоздка в том, что и младшего периода пока нет и наши два периода повисли в некоторой неопределенности, связанной с переносом призывного этапа с лета на осень, вы ведь по идее должны были оказаться в роте ещё в июле. Не знаю кому следует писать жалобы, да хоть министерству «шакалов», мне по барабану. Однако ситуацию внутри необходимо решать. Нам вон тоже не сладко пришлось, мы считай, целый год по «слонячке» гоняли. Поэтому хотим тебе здесь всё разъяснить и ты, как старший среди своих передай, что отныне для вас мы новые «дедушки» и отношение к нам должно быть соответствующее.

— Да, — вмешался Едловец, — а то я подхожу сегодня к Гурскому и говорю ему, дать мне сигарету, а он мне «нету», я ему «так найди», а он в ответ «ты мне не дед».

Совершенно правильно ответил этот Гурский, подумал про себя я и разочаровался в такой претензии Едловца, который относительно недавно уверял меня, что когда уйдёт третий период, мы заживём новой жизнью.

— Не будите учить песни и статьи — кости, минимальное неподчинение — наказание, всё по «дедухе», — мрачно сообщил Кесарь.

— Да ты не ссы, Петрович, мы ж не изверги, с нами вам будет легче, вы только не тупите и делайте что говорят, — пытался успокоить меня всегда позитивный Тавстуй.

— Ты же понимаешь, что это была не просьба, а констатация факта? — спросил Потап, я молчал, — короче, пока вы не раступитесь, получать тебе за всех придётся, потом это только зачтётся, пол года мучения, а там гляди и лычки повесят, станет легче.

После пайки я собрал всех своих в линейке и, усевшись за стол, где недавно сидели сержанты, передал в ярчайших подробностях все слова «фазанов».

В линейке повисла гробовая тишина. Первым её нарушил Гурский:

— Да пошли они в жопу, под «дедами» ходили, а сейчас и под этими?!

— Что ты предлагаешь? — спросил я.

— Не подчиняться!