Андрей Латыголец - «Годзилла»

Дома я прихватил с собой блокнот, решив оставлять в нём свои заметки. Ещё в карантине нам строго на строго запретили иметь календарь, не позволяя бойцам зачёркивать в нём дни, потому что это якобы давило на психику. Первым же делом я пошёл на небольшое ухищрение. Где-то посредине блокнота в клеточку, в каждую из них я проставил ручкой точки, сосчитав перед этим, сколько мне осталось дней до дембеля. Таких точек оказалось ровно триста, т.е. триста дней. Что бы не светиться, я решил зачёркивать точки на посту, когда оставался один в стакане, зачёркивая сразу по три точки за наряд.

Следующим моим шагом стало урегулирование всех моих посещений на КПП близкими, друзьями и знакомыми, дабы любым способом приостановить это дикое чувство голода и дискомфорта в желудке. На тех же постах я вспоминал все имена и фамилии, кого можно было под любым предлогом заманить к себе в часть. В месяце было четыре недели, следовательно, восемь выходных в месяц, минус те выходные, когда приходилось заступать в караул. Я распределил график посещений до самого июля, до того дня, когда должны были уйти наши «фазана», понимая, что потом станет легче и подкреплять аппетит можно будет спокойно ходить в чифан.

Родителям в этом списке отводилось стабильно приезжать ко мне в часть раз в месяц, чтобы особо не напрягать и своим видом успокоить их волнения. Близким друзьям приходилось наведывать меня около двух раз. В первые месяца я вписал всех наиболее надёжных товарищей, которые бы без оглядки сорвались и приехали, не взирая ни на что. Ближе к концу весны в списках появились персоны, с которыми я практически и не общался, но что поделаешь, мне следовало как-то извиваться.

На посту я стал строить планы, когда вернусь домой, скину с себя эти кайданы и забуду всё, как страшный сон. Думалось лёгко особенно ночью, столько идей посещало мою голову, столько злоключений, и я с обидой для себя замечал, что мелочи, которые раньше не приходили мне на ум, сейчас становились так отчётливо ясны и понятны, рождая во мне сентиментальность.

Через чугунные ворота я смотрел на город, на прохожих людей, вдыхал его поры и с каждым разом влюблялся в его шум и движение.

Я снова стал писать стихи, предавшись пессимизму и унынию, грустным воспоминаниям и вещам, по которым я мог скучать только в лишении.

***

Период февраль-март-апрель был самым адовым периодом моей службы и в особенности этот ад попал на караулы. К концу месяца наши караульные ряды укомплектовали новым пополнением. Пришли Ратьков и Мука, которых тут же поставили на второй пост, закрепив за ними кухню. Нехайчик сел за ТСО — постоянно прибывая в бодряке и пристально глядя в камеры слежения, охватывая весь «ближняк». Со второго раза комиссию прошёл Игнатюк и его поставили на третий пост. Гораев выучил фамилии и машины всех генералов, и его первым отправили на почётный первый пост. С каждым разом Кесарчук стал проявлять свою необузданную агрессивность, наказывая нас за мельчайшие косяки запретом на курение и ограничивая иными на его взгляд излишествами.

После нашего внутрипериодного разделения, когда каждый стал сам по себе, «фазанам» пришлось самостоятельно сплочать наш шаткий коллектив. Начинали, как со старшего, с меня. Кесарь уличая меня за безделием, когда я делал вид, что изучаю статьи или убираю помещения, на самом деле занимаясь своими делами, принимал усилия поставить на кости.

— Жимани раз сто!

— За что это?!

— Не будешь? Ладно. Один! — ревел разгневанный Кесарь.

И из кухни почему-то всегда прибегали то Ратьков, то Мукамолов.

— Упор лёжа принять, ваш товарищ на сержанта рамсы вздумал кидать.

Те послушно жали и лишь посыкивали в мою сторону. Через пару таких косяков, меня заела совесть.

А потом стал встревать Секач.

— Петрович, ты на кичу захотел? — роптал тот. — Приказы не обсуждаются. Ну-ка возьми огнетушитель и подержи его на вытянутых.

— Такие приказы я не исполняю, товарищ лейтенант.

— Первый период, сбор в сменяемой! — закричал Секач, поставив руки на пояс, как опытный тренер.

Через минуту бойцы стояли на изотовной.

— Проведём нравоучительный процесс. Взять в обе руки по два огнетушителя ОП-5.

Все послушно исполнили указание.

— А теперь приседаем, «слоники»!

Около получаса парни корчились в муках.

— За одного страдают все. Один затупил — на кости. Второй идёт в отказ — «красный дракон» вам в руки, — констатировал Секач.

Мне было больно смотреть на эту вакханалию. Приходилось выбирать, либо протестовать этому, и быть вечным козлом среди своих, либо встать со всеми в один ряд.

На обеде я сидел на кухне и не спеша употреблял свою пайку. Напротив меня за отдельным «полагеновским» столом сидел Кесарь и Потап. «Фазан» Дубков убирал кухню, Рацык был на посту, Муку поставили на кости прямо перед умывальником.

— Ты я вижу, Петрович, весь крутой из себя, справедливости ищешь, сломаем же, хуже будет… Зачем тебе это? — спрашивал Потап.

Я молча прожёвывал безвкусную пищу.

— Скажи, а встретил бы нас на граждане, захотелось бы переебать? — поинтересовался у меня, улыбаясь Кесарь.

— Нет, — кротко ответил я. — Зачем? Это армия, каждый крутится, как может.

— А мы вот вас сплотить хотим, здесь же по одиночке не выжить. Изгоем станешь. Ты думаешь потом, когда мы уйдем, твои пацаны тебя за такое по головке погладят? Сам посуди, ты сидишь, хаваешь, они жмут. Придут ваши «слоны», пацаны вспомнят былые обиды, рассчитываешь вместе с ними будешь все прелести дедухи вкушать, а мы ещё в придачу и не переведём, вообще караул, — заключил Потап.