Андрей Латыголец - «Годзилла»

Было понятно, что мы не курим и, как пить дать, нас будут прокачивать весь наряд по караулу.

Уже заступая на пост, и залазя в тесный «уазик», Кесарь сразу сказал:

— Падаем на кости.

Я не стал оспаривать его прихоть, ибо знал, чем это закончится и вместе с Лесовичем приняли упор лёжа.

Пассажирские места располагались по бокам кабины и у нас было немного пространства. Мы упёрлись ногами в заднюю стенку дверей, а кулаками в железный каркас пола. При поворотах и тряске нас заносило один на одного и мы корчась от боли, молча кусали губы и проклинали всё на свете.

На посту я стоял без настроения и мне совершенно не хотелось возвращаться в караулку. Сменившись через два часа, я залез в салон и послушно встал на кости. На пятом посту Лесович сделал то же самое.

В караулке творился ад. Ратьков с Мукой попеременно сменяли друг друга в упоре, пока кто-то из них разливал порции на обед. В сменяемой жал Гурский, Гораев в бытовке. Нехайчик сидел за ТСО на «воздушном стуле».

Перед очередной отправкой на смену, Секач проверил у нас знание обязанностей, стоило одному запнуться и мы тут же хватали ОП-5, и усиленно приседали. Ноги забивались до отказа и я не представлял, как отстою в стакане ещё два часа.

«Уазик». Кости. Костяшки краснеют и разбухают от холодного железа.

Ночью на посту хочется есть и я пробую впервые стрелять сигареты, что бы прибить это унизительное чувство голода. Делаю круг по отведенному маршруту, возле стакана подбегаю к воротам и глазами ищу прохожих. Ночью в городе их не так уж и много. Ближе к концу смены, стреляю сигарету и подкуриваю. Курю, присев за чугунной калиткой ворот, выкуривая папиросу за тридцать секунд и выкидываю бычок за пределы поста.

Ночью в караулке жмём на костях, положив перед собой уставы, с потом и болью запоминая строки, которые вылетели из головы.

Ближе к утру «фазаны» успокаиваются и нас не трогают, сладко посапывая в отдыхающей. В последнюю смену Кесарь засыпает в «уазике» и мы едем на посты в естественном положении.

В роте я замечаю, что мои руки опухли, а на костяшках кожа потрескалась и расползлась по швам, словно я с дури метелил кулаками в бетонную стену.

***

Прибыв в часть, зашли в курилку, там уже сидели «фазаны» из первой роты:

— А чё, слыхали, бегуна нашего поймали, — сказал младший сержант Заквасников. — В Гомеле прямо на станции повязали. Он короче спрыгнул на здоровье, у него оказывается язва вскрылась, вот он и дёрнул. Но всё равно посадят. Комбат сказал десять суток за побег, а потом комиссуют.

— Да косарь он голимый, — сплюнул Ракута.

— Лох какой-то, подошёл бы к ротному, положили бы в медсанчасть, а потом домой на побывку, — сказал Тавстуй.

Я курил и смотрел на свои облезшие от езды в «уазике» костяшки. Руки даже сгибать было больно.

На подведении итогов Вера заметил мои раны.

— А что такое, боец?

— Нормативы, товарищ капитан, рукопашная, груша, так сказать.

Вера недовольно покосился на сержантов.

— Вы, ребятки, поосторожнее профилактику проводите, я то всё понимаю, а если комбат спросит?

Вечером всё равно жал с пацанами в сушилке.

— Серёга, ты на кичу захотел? — увидев меня в упоре лёжа, возмутился Потап.

— Я курить им запретил, с хуя ли они днём курили?!

— Вставайте, пацаны.

Потап был весьма справедливым заместителем командира взвода и часто его милость шла нам на руку и вообще была спасительным кругом.

***

Когда в караулах Секачу становилось скучно, он поочерёдно вызывал к себе в начкарку наш период на долгие разговоры о жизни. Как-то пришла моя очередь, он взял мой военник и, глядя на мою фотокарточку с взъерошенным хаером, окрашенным в чёрный цвет и проколотым ухом, стал надсмехаться:

— Ты что пробитый, Петрович, того?!

Фотографировался на военник я с бодуна и лицо моё выражало определённую озлобленность.

На его надсмешки к нам зарвался Потап и они оба в своей гопотечной манере принялись распекать меня в нетрадиционной ориентации.

— Ты девок то хоть мял? — осведомился Потап.

— Всех пальцев рук и ног не хватил, — заявил я.

В начкарке повисло молчание.

— А я вот только со своей женой, — сказал Секач.

— А я с невестой, — вторил ему Потап.

В начале месяца нашу роту сводили в библиотеку. Записали фамилии новобранцев и завели специальные книжечки читателя. Это был первый и единственный раз, когда я нюхал этот приятный запах, витающий в помещении библиотеки и прибывал в её узких стенах. Библиотека находилась в штабе части на первом этаже. Заведовала ею приятная женщина в роговой оправе очков на позолоченной цепочке, и голосом учительницы русского языка, предлагала нам ознакомиться с предоставленной литературой.

Я воспользовался случаем и погряз в рядах книжных полок. Не сказать, что там было густо с достойной литературой, но парочку авторов я для себя всё-таки приметил, однако брать с собой в роту долго не осмеливался. Кесарчук ещё на входе строго заявил:

— Желательно увижу кого за чтением, вызубрите у меня весь устав. А книги берите, пусть Вера видит их, но только в тумбочках, да и комбату спокойнее будет, вдруг проверка.

Брать книги с твёрдой обложкой я не стал, мне срочно нужно было найти старую книжку и в мягком переплёте. Я уже давно чувствовал голод по чтению. Гнусные государственные газетёнки на информационных часах и при редкой возможности случаи, когда мне удавалось краем глаза заглянуть на их страницы, просто чтобы хоть что-то прочитать, оставляли какой-то неприятный осадок.

Ближе к концу сеанса я откопал на нижней полке маленькую книжицу воспоминаний Антуана де Сент-Экзюпери и тут же прибрал её к рукам.

У меня давно созрел план, брать чтиво с собой на пост в выходные дни, когда калитка закрыта и никого нет. Прикрыв книгу телефоном и бумажкой с фамилиями генералов, можно было преспокойно себе предаваться увлекательному чтению, заранее припрятав её в отделении каликов на своей заднице.

В конце экскурса библиотекарша сообщила, что в части часто проходят поэтические и литературные вечера, приезжают писатели, и у того, кто сам пишет стихи, будет отличная возможность выступить перед всеми со своими творениями. Преисполнившись таким воодушевлением, я с надеждой, что ещё не всё потерянно, вышел вон.

***

Весна. Снег даже и не думает растаивать, а мороз крепчает, как на зло.

Жмём на костях, держим на вытянутых руках «красных драконов», сидим на воздушном стуле, не курим, постоянно зубарим с уставов статьи. Видимо, так можно охарактеризовать караульную жизнь по первому.

Я заметил, что совершенно перестал улыбаться, и лишь настальгировал с однослуживцами по дому.

Лесович рассказывает мне истории о своих бурных пьянках в Барановичах, о работе на железке и бабах. Я молчу и с интересом слушаю его россказни, не потому, что мне нечего ему поведать, просто нет сил, да и понял бы он меня, обычный парень с обывательскими интересами и ценностями.