Александр Кириллов - Моцарт

«Он довел дело до двора [напоминает Леопольд о заслугах барона, имея в виду дебют его детей в королевском дворце в марте 1764], он позаботился о первом концерте… и позаботился о втором… Знай, что может сделать человек, обладающий разумом и добрым сердцем… Он более 15-ти лет в Париже, и так сумел поставить дело, что всё у него выходит, как он пожелает».

И то правда, что имя барона первым слетало у них с языка, как только разговор заходил о Париже. Они знали, что на него всегда можно положиться, и, собственно, сама поездка задумывалась, безусловно, в расчете на него. Не будь барона в Париже, они потерялись бы на этом торжище среди кишащей толпы. «Я невероятно счастлива, что барон фон Гримм будет в Париже, — радовалась в письме к мужу Анна Мария. — Это единственное, что меня утешает. Мы сможем полностью довериться ему, он очень предупредителен с нами, он настоящий наш друг. Вольфганг, конечно, выкажет ему уважение и не пожалеет об этом».

Он бы стерпел и на этот раз, но своим внезапным появлениям в комнате барон его унизил. Опухшие на ногах пальцы, стертые в ежедневной беготне по ученикам, торчали из-под одеяла. Он приспускает одеяло, чтобы прикрыть их, — оголяется грудь; если натянуть одеяло до подбородка — видны голые лодыжки. Плюнуть ему в рожу — в самоё его благородство, в этот немой укор, сидящий перед ним. «С бароном фон Гриммом, прошу тебя, не говори нагло!» — видит он гневный взгляд отца: не тронь!

Весь облик Вольфганга — униженного, будто пойманного с поличным школьника, едва успевшего прикрыться одеялом, — вынуждают барона пристальней вглядеться в него. Монгольские глаза мальчишки «остроугольной галкой» прорезают лицо — длинноносое, синеглазое, с пухленькими губами; обычно миловидное, но сейчас искрящееся, как оголенный, замкнувший провод. Упёртое и жёсткое выражение усугубляется стриженой головой и торчащими ушами, лишенными мочек. Он амбициозен как всякий юноша, делающий свои первые самостоятельные шаги. К тому же он совершеннолетний! Перед ним открыт весь мир. У него, наконец, есть возлюбленная и он мог бы, хоть завтра, с нею встретиться, если бы существовала хоть малейшая возможность! Скоро он перевезет её в Париж или они вместе отправятся завоевывать Италию. Его ничто не остановит — пусть знает. Под одеялом что-то упруго вздернулось и начало расти, расти и расти, — при полной индифферентности на лице Вольфганга. Сказать, что барон был оскорблен увиденным, — ничего не сказать.

…Барон заметил на подушке раскрытую книгу: Бомарше « Севильский цирюльник », поднялся с краешка стула и молча ушел.

ПРОЩАЙ ПАРИЖ

Отъезд друзей из Парижа был для него чувствительным ударом. Вендлинг и Рамм, Пунто и Риттер — пошумели, покуражились в тесной комнатке у Ле Гро и разошлись, чтоб собраться в дорогу.

За окном — домá как домá, хотя и говорят — Париж . Разве глядя на город из окна темной и тесной квартирки, составившей всё ваше жизненное пространство, — ни один вам черт. Мостовые грязные, фасады серые. В дождливые дни промозгло, в жаркую погоду — синий клочок неба да солнечный циркуль поперек комнаты — вот и всё. Не оттиснуто же на каждом булыжнике золотыми буквами — Paris.

Дверь приоткрылась, но вместо Рааффа, которого он дожидался, в комнату заглянул Ле Гро. «Это mirakl [чудо] иметь удовольствие наконец вас видеть. — Да, [мне] точно так же. — Вы, конечно, останетесь у нас отобедать? — Я должен извиниться, но я уже приглашен. — Mr. Моцарт, мы должны с вами на днях встретиться. — С удовольствием, я готов. (Большая пауза) — Кстати , вы хотите написать для меня большую симфонию к празднику „Тела Господня“? — Почему бы нет? — Я могу рассчитывать? — О, да, если и я мог бы рассчитывать, что она будет исполнена, и её не постигнет участь Sinfonie Concertante » .

Короче, из всего сказанного легко было понять, что симфония (К.297) имела такой успех, на который Ле Гро не рассчитывал, он так ею удовлетворен, что назвал её лучшей в концерте. Пожалуй, не совсем удачно, по его мнению, Анданте, в нём излишне много модуляций и длиннот, но это единственный упрек в адрес симфонии. «И всё только потому, — язвит Вольфганг, — что слушатели забывали здесь так же сильно шуметь и поддерживать аплодисментами, как первую и последнюю части. Но как раз Анданте мне более всего удалось, так считают все знатоки, любители и большая часть аудитории. Это уж точно Contraire 185 185 (фр.) противоположно тому, что говорит Ле Гро».

Он, конечно же, перепишет Анданте в угоду Ле Гро, и 15 августа, на Успение Божьей Матери , симфония будет исполнена во второй раз с новым Анданте . Он сочинит для него и следующую симфонию (судьба которой неизвестна). Он бы дождался и заказа на большýю оперу, во всяком случае, дело было только во времени. Но где найти поддержку? Барон фон Гримм оправдывается перед Леопольдом: «Мне бы хотелось, чтобы мое состояние позволило существенно ему помочь. Было бы у меня два или три млн. ливров, чтобы субсидировать его все эти годы, я бы не стал говорить с вами об этом, тем самым избавив вас от всех забот, но… Моё положение обязывает меня к бесконечным расходам, не сравнимым с прежними. За тридцать лет, что я во Франции, я никогда не был в столь стесненных обстоятельствах, чем в этом году».

Вот так мы малодушничаем и уступаем меркантильным соображениям, находясь в двух шагах от своего звездного часа, — выразил барону свое соболезнование мой филосóф . — Барон умен. Он и дальше будет держаться в отношении Вольфганга как потенциальный меценат, утверждая: «Я ничего не хочу слышать сейчас о возвращении мне долга. Когда вам будет удобно, мы сочтемся. Я вам уже говорил, что хотел бы иметь возможность выплачивать пенсион вашему сыну». К сожалению, наши желания не всегда совпадают с нашими намерениями.

Пока же, будто сговорившись, все разбегались — кто куда. Завтра собрался уезжать и г. Раафф — через Брюссель в Ахен и в Спа, а затем в Мангейм. Доживает в Париже последние деньки и граф фон Зиккинген, готовясь отправиться в Майнц. Сидит на чемоданах и барон фон Гримм в ожидании нового посольства. Вендлинг в легком кабриолете уже мчится где-то по дорогам Франции. А Пунто, Рамма и Риттера — Вольфганг провожает сегодня.

Они торопятся к себе в Мангейм к женам и детям, любимым женщинам, к стабильной службе — там их дом. Всей компанией друзья спешат к почтовой станции узкой улицей, пронизанной дрожью сквозного ветра. Вендлинг их поразил. Он укатил раньше в закрытом двухколесном кабриолете, предназначенном для двух не слишком грузных мсье. Они же будут вынуждены путешествовать дилижансом — громоздким и жестким. С легким сердцем расстаются они с Парижем, обремененные денежкой в кармане, и дудят из дилижанса на прощание шутливую импровизацию на мотив французской песенки: «Dans un bois solitaire» ( Как-то раз одинокий, печальный…)