Александр Кириллов - Моцарт

«Не слушай отца, — возмущается во мне поборник справедливости , — барон просто кривое зеркало — и отражение , им искаженное, не виновато, что оно таково, каков барон. С прячь игральные кости и иди, иди домой. Каплет-каплет, день портится, вот уже пасмурно, сыро, набережная в тумане… Но Вольфгангу обидно: отец либо забыл, как живется музыкантам в Париже, либо по какой-то причине просто несправедлив к нему. Как он не понимает, что «здесь всё имеет свою твердую цену, если, к несчастью, ты не понравишься французам — это конец». А он всё своё: «У тебя нет учеников, пиши новые вещи, но только коротко, легко, популярно… даже если ты продашь их недорого, мой Бог, это сделает тебя известным». Нет, не понимает, что «если писать мелочи, то малого и достигнешь» , и еще неизвестно приобретешь ли известность. Нет, уж лучше дождаться своего часа.

Дождик и впрямь накрапывает, потемнели дорожки, особенно ярко кучкуются на клумбах осенние астры. По бульварам прогуливаются парижане, сохраняя в толпе отрадное чувство публичного одиночества, которое выражено на их лицах молчаливой просьбой: не оставляйте нас, но и не нарушайте наш покой.

«Ты, может быть, боишься себя уронить этим?.. Бах в Лондоне — издавáл что-либо другое, кроме подобных мелочей? Мелочь может стать шедевром, если только написана естественно, т.е. легко, и свободно, основательно разработана. Так писать труднее, чем сочинять все эти мало кому понятные искусствен…»

О Боже , — мог бы воскликнуть, услышав такое, Иоганн Кристиан, наблюдая за Вольфгангом из окна экипажа. Этот ребенок мало изменился. Сидит себе под дождем на корточках и что-то чертит на земле острым камнем. Бах растроган впечатлением, которое произвела их встреча на Вольфганга, когда он окликнул его из экипажа. Простодушие ребенка, с улыбкой кинувшегося к маэстро, и вместе с тем врожденное чувство достоинства — обезоруживали.

Иоганн Кристиан явился из мира детства, где маленький Вольферль слыл диковиной игрушкой. Там он всегда был в центре внимания, там даже Гёте, великий эпикуреец, только из толпы и давки мог увидеть его, непринужденно шагавшего по сцене — при шпаге и в камзоле, расшитом «золотом». О масштабах его популярности, его детской славы помнил и Кристиан Бах, помнил и хозяин Сен-Жермен маршал Луи де Ноэй, в поместье к которому отправился Бах, прихватив с собой и Вольфганга. «Теперь я хочу вам рассказать, как я прибыл в Сен-Жермен [вместе с Бахом и певцом-кастратом Тендуччи]. Нас встретил маршал. Вы должны его знать (ибо он говорит, что я уже приезжал сюда 15 лет тому назад, но я этого не припомню)». Это одно из богатейших загородных поместий Франции, но он его не помнит. Сколько же этих знатных семейств ему пришлось посетить в тот год.

«Я отправился в Сен-Жермен, думая вернуться в тот же вечер». Saint-Germain-du-bel-air… Нет!.. Saint-Germain-du-Bois… Нет!.. Saint-Germain-du-Plain… Нет!.. Saint-Germain-eu-Laye… Да!.. Станция «Ivelines» вверх по течению Сены, вдоль которой мчится, теряясь в пышной листве, карета, запряженная шестеркой лошадей… Замок построен в 1539 году архитектором P.Chambiges. Часовня и главная башня зáмка XIII и XV веков… Карета въезжает в тень от привянувших гвоздик — бархатисто-розовых в зеленой вазе на чернильном окне, у которого я, как засохшая смоква, скрючился за столом… Дороги сбегаются и разбегаются, в глазах рябит… От внезапного звонка вздрагиваю — трезвонит телефон. Беру трубку: «это я, — слышу голос моего друга, — я из Лиона» (Lyon — отпечаталось в сознании люминесцентными буквами). Мелькают в окнах кареты отражения деревьев. Над головой раскрывается закатное небо. От земли идет теплынь вперемешку с пылью, с неба веет прохлада от бледного оттиска луны… Глаза уже подсели на французские дали: холмистые, со средневековыми замками, игрушечными поездами, синью долин и зеленью лесистых склонов, — до того бесконечных, что взгляд не устает продвигаться.

Я кричу в телефонную трубку: Серж, смотри вокруг, во все глаза — tu es en France 189 189 (фр.) Ты во Франции. — вдыхай её воздух: твои глаза — мои, твои легкие — тоже мои. Нам бы только понять, что стои́т у нас на пути — к кому-то или к чему-то. Боже! неужели — мы сами ? И всё? И нет больше препятствий?!… Я бросаю к черту свои почеркушки, промокашки — не засыхать же на корню, — и на перекладных (автобусом, машиной, электричкой) — в Париж. Мне еще — билеты, визы, сборы, а ты уже в Лионе, тебе до Парижа добраться — раз плюнуть. Кричу ему в трубку: бросай все дела , отложи хоть на денек, и поезжай!..

…Вот я на вокзале, вот на берегу Роны, стою счастливый, раскинув руки, вот я в Клюни́ — фотография за фотографией падают на пол… Вольфгангу хорошо, он сейчас в Saint-Germain-eu-Laye , всего в 21 км от Парижа (пешком 5 часов), вокруг прекрасный лес на 3560 га, высаженный террасами для укрепления склонов. Он сидит в беседке за дружеской трапезой с Бахом, Тендуччи и хозяином поместья маршалом Луи де Ноэй. Ка́к я им завидую. Из беседки открывается вид на реку, мо́рщившуюся от нестерпимого закатного солнца. Тянет речной свежестью вперемешку с запахом вянущих трав, душистым и сладким, и с ароматом горячего кофе.

Бах, тихий, простой и совсем не маститый, каким казался маленькому Вольферлю в Лондоне. Тендуччи ласков и предупредителен как близкий друг. Маршал Луи де Ноэй щедр и гостеприимен. Между прочим затрагивает он и тему Concerts Spirituels, в которых дебютировал Вольфганг со своей парижской симфонией ре мажор , об успехе которой маршал уже наслышан. «Да, я не пренебрег «premier coup d’archet», — усмехается Вольфганг, вспомнив остроту Далль’Абако, и тут же её пересказал им: «M [onsieu] r, — обратился француз к своему собеседнику в Мюнхене, — vous aves ete a Paris? [далее в переводе] — Да! — И вы побывали в Concert Spirituel? — Да — Как вам понравился первый удар смычка? — Да, я слышал первый и последний. — Как последний? Что вы хотите этим сказать? — Ну да, первый и последний, и последний доставил мне больше удовольствия». Смеялся даже маршал, хотя Вольфганг по ходу рассказа сообразил, что это не совсем учтивый анекдот в компании француза. Но, слава Богу, у маршала де Ноэй оказалось достаточно чувства юмора.

Вольфгангу было обещано, что в Англии ему не удастся отделаться так легко, как «premier coup d’archet» или «Безделушки»… (Бах виделся с Жан-Жоржем Новерром накануне, и вовсе не находит ничего зазорного в том, чтобы сочинять музыку для балета.) И Вольфганг, как достойный сын своего отца, заметит ему галантно, что придерживается того же мнения, и что небольшие вещи, основательно разработанные, сочинять труднее, чем «все эти мало кому понятные, искусственные гармонические исследования и трудноисполнимые мелодии. Хорошая композиция, план, il filo — вот что отличает мастера от бракодела даже в мелочах», — приводит он для большей убедительности слова Леопольда.