Александр Кириллов - Моцарт

…Ласковыми видениями склоняются над ним родные лица, снимая жар холодным компрессом, и что-то ободряюще ему нашептывают. Они поят его чем-то сладким, обтирают лицо мягкой влажной тканью, улыбаясь, и ни на минуту не оставляют в одиночестве. Вкус молока, горячего и маслянистого, с семечками дыни прожигает ему грудь, растаяв горячей истомой по телу, болезненно пульсирующему, как часовой механизм. Комната сияет, окутанная розоватой дымкой. Малыш трогает пальчиком глаза, они закрыты воспаленными веками. Но это ему совсем не мешает видеть Шахтнера, например. Папá настраивает Вольфгангу скрипку, а Шахтнер нарочно дергает за колки. Папá укоризненно смотрит на него, а тот — трень-брень по струнам и опять всё расстроит… Наннерль щиплет брата за щеку — спи , спи , и огромными ножницами чик-чик кромсает его лиловый камзол, муаровую курточку, жилет, обшитый по краям накладным золотом, — подаренные ему императрицей… Вольфганг приподнимает веки, окунувшись в розоватую мглу, а прикрыв их — ясно видит папá, танцующего с императрицей менуэт… Захотел — и убрал с глаз императрицу, и папá пляшет один сам с собою, продолжая склонятся перед ней в почтительном реверансе, что-то нашептывать и строить ей глазки… Но вот малыш сделал усилие — и перенес их во дворец Шёнбрунн, дав папá в пару императора вместо Марии Терезии. И радостно смеётся, наблюдая, как галантны и предупредительны оба друг к другу… Вольфганг очарован своей способностью легко перемещаться или перемещать других из одного пространства в другое, из нынешнего времени в прошлое. Небольшое усилие, малейший поворот калейдоскопа и картинка меняется, преображается по его желанию: то надвигаясь на него крупно, отчетливо так, что видны капельки пота на крючковатом носу императора, то удаляясь так далеко, что оба они (папá и император) выглядят замершими в случайных, врасплох их заставших позах… «Прежде, чем он уснул, мы дали ему… немного зернышек pavot (разновидность опиума)».

Покидая Шёнбрунн, Вольфган исполнясь невообразимого достоинства, даже не подошел к эрцгерцогине Антонии 197 197 Будущая королева Франции Мария Антуанетта. проститься, милостиво кивнув ей издали. Он был на вершине славы. Его день расписан по часам: в 2.30 их ждут к себе два молодых эрцгерцога (Фердинанд и Максимилиан Франц), а в 4 — герцог Палффи, почетный канцлер. Вчера он получил приглашение от герцогини Кауниц, позавчера их принимала герцогиня Кински, немного позже их обществом наслаждался герцог фон Ульфелд. Французскому послу в Вене было клятвенно обещано вернуться в Париж, как только будет возможно. «Мы ждем прилета ласточек, — сообщает ему Леопольд, — чтобы предпринять наше путешествие». Итак, посольства, знать, царствующие особы приглашают его в свои дворцы и загородные замки, — он нарасхват, он, Вольфганг Моцарт, и какая-то там австрийская принцесса, которая и целоваться-то не умеет.

А впереди — Париж. Это вам не Вена, где они вынуждены были снимать комнату в доме столяра на Фиберггассл, что у высокого моста, знаете? Это я у вас спрашиваю, я-то никогда не был в Вене, и не могу этого знать. «Комната 1000 шагов в длину и 1 единственный — в ширину. Вы смеетесь? Нáм было не до смеха, когда мы ходили по нашим мозолям. И еще меньше хотелось нам смеяться, когда мы по утрам вываливались [можно сказать: выбрасывались, как из окна] из наших жалких кроватей, я и мой сын, моя жена и наша дочь; либо, когда врезались друг в друга боками, по крайней мере, хоть раз за ночь. Ширина каждой кровати 1,1 метра. И этот роскошный отель был разделен еще на две части перегородкой, где находились огромные тюфяки: терпение! мы в Вене».

В Париже их лично встречали граф и графиня ван Эйк’и, заранее позаботившиеся о комнате и удобствах. Графиня пожертвовала превосходным клавесином из собственной гостиной, «с 2-мя клавиатурами, как у нас». Мсье барон фон Гримм представил их (немыслимая честь для заезжих гастролеров) мадам маркизе де Помпадур, напомнившей Леопольду своей внешностью Её величество австрийскую императрицу Марию Терезию, «особенно взглядом — ужасно высокомерным». «Она, должно быть, действительно была очень красива, если и сейчас еще очень хороша. Высокая, видная особа, довольно дородная, но вполне пропорциональная блондинка… В богатой гостиной, разрисованной с большим искусством, сверкающей золотом, стоял клавесин и висел её портрет в натуральную величину, а рядом портрет короля».

Их представили ко двору усилиями всё того же барона фон Гримма. «Мои дети заставляют поворачиваться в их сторону все головы… особенно Вольфганг в черном костюме со шляпой a la francaise». Лепольда просто распирает от восторга, от сознания собственной значимости, от сияния славы — и эти чувства он в полной мере передал и сыну. «Следует заметить, что здесь отсутствует обычай целовать руки королевским высочествам или досаждать им просьбами. Более того, в обиходе уже нет обычая оказывать почтение королю или королевской семье низким поклоном или реверансом, но принято стоять, оставаясь неподвижными… Можете теперь легко вообразить [это и ко всем нам с вами относится] их изумление… когда дочери короля… проходя среди публики, вдруг останавливают свой взгляд на моих детях, и не только позволяют им, приблизясь, поцеловать руки, но и сами, обняв их, целуют бессчетное число раз. Особенно же потрясло французов, когда во время большого приема, вечером первого января, нам не только предоставили место у королевского стола, но и оказали Вольфгангу неслыханную честь — до окончания приема находится у королевы за спиной, беседовать с нею, целовать у неё руку и брать еду, которую она предлагала… Королева разговаривала по-немецки… Но так как король ничего не понимал, она ему всё переводила, о чем беседовала с нашим гением Вольфгангом».

По прошествии пятнадцати лет мы снова видим во Франции королеву-немку. Как и её предшественница, Мария Антуанетта музыкальна, и знает Вольфганга с детских лет. Казалось бы, вот он шанс быть приглашенным во дворец, а уж там… Но нет — не пригласили и не вспомнили даже. Да и интерес пропал — у чудо-малыша выросла щетина. Однажды Вольфганг имел счастье лицезреть «свою» Антонию издалека — её лицо вдруг мельком показалось в окошке кареты, проследовавшей по людной улице в сторону Версаля. Он впился в неё взглядом — как-никак его «детская невеста», он первый предложил ей руку и сердце. Её фарфоровая головка с припудренной высокой прической, украшенной жемчугом, её аквамариновые глаза, её взгляд, словно лезвием блеснувший по толпе из-под ресниц, её шейка, округлый, чуть припухлый подбородок… Только Вольфганг, ослепленный своей славой и прямодушный по природе, мог сорвать с её губ детский поцелуй. Мария Антуанетта, которую он таким образом обслюнявил 16 лет тому назад во дворце Шёнбрунн, вряд ли, конечно, вспомнит нахального мальчика в лиловом костюме её младшего брата Максимилиана. А Вольфганг не забыл, он всё еще чувствовал себя принцем и ровней той восьмилетней австрийской эрцгерцогине.