Александр Кириллов - Моцарт

Вообще, его манера выдавать желаемое за действительное, заполняя пустоты вокруг себя выдуманными чувствами, опасна. Там, где желания берут верх, пискнул во мне мой упрямец , часто нам приходиться вспоминать, что жизненное пространство неоднородно: где-то палит солнце, где-то спасительная тень, а где-то дождь хлещет по щекам, ветер рвет шляпу, заставляя бежать за ней вдогонку, извалявшись в грязи… Этот «тренинг выживания» он стал осваивать в Мангейме не без помощи графа Савиоли, Каннабиха, курфюрста Карла Теодора, несколько месяцев морочивших ему голову, — вселяя, виляя, дразня надеждой… «А он меня любит» — каплет мне в ухо ядом его упертый блаженный голос, и я отрываюсь от книги, чтобы перевести дух.

ХЕЛЬСИНСКАЯ БИБЛИОТЕКА

Из окна хельсинской библиотеки мне виден угол университетского здания и часть сенатской площади. По ту сторону площади бегут трамваи, горят огни, там светло и людно; здесь тихо, ни души. Булыжная мостовая свербит на ветру, покрывшись белыми мурашками. Под окном одиноко темнеет бронзовая голова Александра I, увенчанная лавровым венком; зеленеет ковер из подмерзшей травки, и чугунная ограда, мрачно отделяет библиотеку от проезжей части. Яркая процессия машин, время от времени надвигающаяся со стороны площади, засвечивает фарами край окна. За спиной у меня расходятся лучами книжные полки. Можно вдыхать устоявшийся запах нетронутых книг, путешествуя от полки к полке. Над каждой из них витает своей неуловимый аромат: сандал источают книги о Шиве, тончайшие вкрапления апельсина подают сигнал, что рядом испанская литература, ванилью пахнут книги латинской Америки, сушеной вишней благоухают малороссийские, запах антоновки впитали корешки российских. Но я иду на запах пива и колбасок, который меня исподволь призывает и манит к немецким фолиантам. Внизу снуют, бесшумно появляясь и исчезая, лунатики -читатели. Их блуждающие макушки, как планеты, движутся в космическом мироздании — обособленно и целеустремленно. Этот космос хельсинской библиотеки бесконечен. Затерявшись в нем, можно оказаться потерянным не только для собственной судьбы, но и для времени, из-под власти которого день за днем стремится ускользнуть душа, чтобы потом вечно блуждать здесь по необозримым просторам её вселенной.

Я люблю старые книги, как люблю эту библиотеку и открывающийся мне вид из окна…

А меня любит он . Любит, конечно, хочется сразу согласиться с Вольфгангом, который уже в третий раз с такой настойчивостью это утверждает, а в благодарность снова услышать от него простодушное: «Я поцеловал руку курфюрсту. Он сказал: 15 лет как вы не приезжали… Вы играете бесподобно . Когда я целовал руку курфюрстине, она мне сказала: мсье, я вас уверяю, нельзя играть лучше. Я играл им от всего сердца, трижды повторяя [я перевернул страницу], так как курфюрст меня всякий раз просил об этом. Он оставался сидеть подле меня, не шевелясь». И кто бы тут спорил, если бы в этом хотели убедить нáс , а не себя.

«Летят за днями дни, и каждый час уносит частичку бытия». 206 206 А. С. Пушкин. Стихотворения Вчера солнце еще пробивалось сквозь туман, обещая теплые деньки, а сегодня задул ветер и принес вместе с холодом смутную тревогу. «Ничего нет приятнее как жить в спокойствии», — мечтает Вольфганг, так никогда и не вкусив от этого вожделенного плода. Я смотрю на мглистую в измороси улицу, и у меня точно такое же тревожное чувство, тихой сапой заползшее и к нему ровно год назад, когда он впервые встретился с отцом Лиз. День 22-го ноября — был обычным днем, ничем не примечательным в череде прочих суматошных дней. Вольфганг встал в 9.30, как только совсем рассвело. В 10 взялся переписывать на листках небольшого формата две первые части сонаты для м-ль Розы, чтобы переслать сестре в Зальцбург. Это продолжалось до 12 или до 12.30. Затем он отправился к Вендлингу. Там писал еще до 1.30, но уже новое сочинение. Потом все сели обедать. В 15 поспешил в гостиницу Майницкий Двор к одному голландскому офицеру, которого обучал галантному стилю и генерал-басу. В 16 возвратился домой, где, сидя за клавиром, ждала его дочка хозяев, приютивших его с Анной Марией у себя на зиму. Раньше 16.30-ти урок не начинался, пока в доме не зажигали свечи. В 18 он шел к Каннабихам, там занимался с м-ль Розой. Затем, как всегда, остался на ужин. После ужина все сели играть в карты, а он, пользуясь случаем, вынул книжку, но долго не мог вникнуть в текст. На печатные строчки наползали, выведенные его собственной рукой слова: «Переписка арий мне будет стоить немного, так как их обязался мне переписать некий господин Вебер… У него есть дочь. Она превосходно поет, обладая прекрасным чистым голосом — ей всего 15 лет».

Позади домашние концерты, беспечный досуг в семье Каннабихов, мимолетное увлечение дочкой хозяев Розой. В их доме он щедрой рукой подарил молодому музыканту, имени которого не знает [Фридрих Рамм], сочиненный им концерт для гобоя, «и хотя известно, что это моё , концерт всем понравился. Никто не говорит, что концерт написан слабо. Это потому, что люди здесь ничего не смыслят [в музыке] — спросили бы они у архиепископа, он сразу бы наставил их на путь истинный».

В Мангейме, в доме советника, им с мамá жилось хорошо, особенно Анне Марии. Наконец-то она не одна. Жена советника часто засиживается у неё до обеда; и после ужина они могут болтать часов до 11-ти, а её дочь Тереза Пьеррон 207 207 Тереза Пьеррон, падчерица г. Серрариуса. Сонату для скрипки и клавира KV 296, Моцарт сочинил для неё. никогда не откажется усладить их слух игрой на клавире. И постели в доме советника чистые и удобные, и ухаживают за ними, как за дорогими гостями… Но Леопольд в каждом письме не забывает напомнить сыну: «Ты не должен позволять, чтобы мама одна предавалась унынию, а также доверять её чужим людям, пока она рядом с тобой… Если даже комната маленькая, в ней должно быть место и для твоей кровати»…

А ветер гонит и гонит темные тучи над башней колокольни, и белые мурашки поземкой сметаются вниз по улице. Мощенная камнем мостовая, прихваченная ледком, скользит под ногами. До храма, затиснутого домами, рукой подать. Редкие прохожие боязливо передвигаются мелкими шажками, хватаясь за воздух.

Здесь в капелле после знакомства с Веберами он играл на органе. Вся компания была навеселе. «Я появился во время Kyrie и сыграл финал, — вспомнит он этот день с легкой ностальгией. — После чего священник запел Gloria , и я сыграл каденцию. И так как она всё-таки отличалась от той, которая была здесь в обычае, все обернулись, и в частности, Хольцбауэр. Он сказал: если бы я знал, я велел бы исполнить другую мессу. Да, сказал я, чтобы заставить меня попотеть! — Старик Тоески и Вендлинг стояли подле меня, и я, как мог, развлекал их. Время от времени там звучало Pizzicato , и я каждый раз поддавал по клавишам. Я был в ударе… Я взял тему из Sanctus и сделал из неё фугу. Ну и лица были у тех, кто при этом присутствовал»…