Александр Кириллов - Моцарт

«Разве не ясно из этого, что Вольфганг непривычен к вранью, — тут же допускаю я. — Нет у него сил расстаться с Лиз — вот и всё, вот и весь сказ. Кто хочет, бросьте в него камень. Я знаю, что ты мне на это скажешь: ты ему сочувствуешь, но справедливость прежде всего».

«Мне холодно. Ты забыл про меня. Обними, и давай спать».

И они с Агнешкой, обнявшись, еще долго слышали за дверью голоса — приглушенные, невнятные, как при помехах во время приема станции на заглушаемой волне…

Уходил Леопольд, когда они уже спали, уходил, пошатываясь, будто помрачился умом. Он даже забыл взять жену за руку, не говоря уже о том чтобы поцеловать или хотя бы обнять её на прощанье. Как влетел весь взмыленный, так и ушел, тряся головой и бормоча себе под нос: «Запомни навсегда, сын мой, если один на 1000 друзей стал твоим другом не по причине собственной выгоды, он представляет собой одно из грандиозных чудес света. Присмотрись хорошенько к тем, которые объявляют или выдают себя за твоих друзей, и ты тут же обнаружишь мотив их дружбы».

Всю дорогу до съемочной площадки мы с режиссером размышляем над этим, вспоминая, что ещё в детстве Вольфганг мечтал обернуть Папá ватой и спрятать от всех бед и напастей в футлярчик. «Но, время это прошло, — щелкнул зажигалкой режиссер, — когда он пел отцу oragna fiagata fa 90 90 Ничего не значащий набор слов. , стоя на кресле, обняв его и целуя в кончик носа. Мальчик вырос, но для юноши, воспитанного в христианском духе, любовь к ближним , по-прежнему осталась незыблемым постулатом. И вдруг услышать в своей семье от самых близких, кому доверял, кого всегда считал непогрешимыми, что любовь к Лиз — зло. Это не могло не ошеломить, вроде цунами посреди абсолютного штиля. Отец не поддержал, якобы заботясь об их общей выгоде и о его будущем. Но Вольфгангу нет дела до будущего без Лиз . Он живет чувствами, значит — настоящим , — философствует режиссер, — а это-то и ставится ему в вину. Но он скорее усомниться в разумности мира, чем в своей любви, чтобы ему ни говорили. Ему будут внушать: знай, так бýдет , он же знает только как éсть . Короче, если оттолкнут Лиз, он оттолкнет вас вместе с вашим здравым смыслом. И заповеди, вроде ч ти отца , перестанут для него существовать. Даже, если ему скажут, что это «территория зла» — он выберет зло . По крайней мере, там разрешают любить, в то время как отцовская добродетель и здравый смысл пахнут пожизненным карцером. Да и опыта у него прибавилось не в пользу заповедей: «С тех пор как я уехал из Зальцбурга, я встречал таких людей, что мне было бы стыдно говорить и поступать так, как они, несмотря на то, что им на 10, 20 и 30 лет больше чем мне». От них — фальшивых, злых, меркантильных, мелочных, озабоченных больше выгодой, чем личным счастьем — он дистанцируется. «По поводу маленькой певички из Мюнхена. Я должен признаться, что был ослом, написав Вам грубую ложь… Я слышал, как все повторяли с утра до вечера: «нет лучшей певицы в Европе, кто её не слышал, ничего не слышал». И я не осмелился противоречить частью потому, что хотел им понравиться и заслужить их доверие, частью же потому, что прибыл прямиком из Зальцбурга, где отучают возражать. Но как только я остался один, я посмеялся от души. Почему не смеялся, когда писал?.. Этого я не понимаю». Больше он не станет бездумно повторять за отцом подброшенную к случаю вральскую фразу, как например: «скажи ему [Штейну], что ты ничего об этом не знаешь, ибо ты еще очень молод». Теперь он готов говорить правду и только правду, если даже это касалось и Лиз: «я знал заранее, что Вы не одобрите мою поездку с Веберами. При теперешних наших обстоятельствах я, конечно, и не намеревался её совершать, но я дал Вам честное слово писать обо всем… но ради всего на свете, прошу, защитите Вебершу. Я бы очень хотел, чтобы ей улыбнулась фортуна: он [Фридолин Вебер], его жена [Цецилия], 5 детей, и [на всех всего] 450 фл. жалованья!» Однако в отношении Лиз прозрение придет к нему не сразу как этого хотелось бы Леопольду, но оно придет. «Всё о м-ль Вебер — правда!..» — признается он отцу, но это сопоставимо разве что с возгласом — «и всё-таки она вертится!». А дальше: «Я забыл о наиболее грандиозном достоинстве м-ль Вебер: она поет кантабиле с superbe [высочайшим] вкусом» — не сдержится он под конец и даже сердце затолкается от счастья… Впрочем, с некоторыми людьми поневоле заходишь постепенно всё дальше » 91 91 Однако [в отношениях] с некоторыми людьми надо продвигаться постепенно (уточненный перевод) . Не знаю, откуда этот перевод? — недоумевает режиссер. — Я рылся всюду, даже полез во французский текст писем Моцарта, предположив, что мог взять его оттуда? Не нашел. Не придумал же я? Но, что касается смысла, точнее об отношениях Вольфганга с семейством Веберов, мне кажется, и не скажешь».

«Выходит, — рискнул я предположить — что, борясь за Лиз с собственной семьей, он порвал со здравым смыслом и не заметил, как перешел на сторону зла, оставив мать, отца и Вендлингов — за опасной чертой?»

«Пусть попробуют его осудить, — хмыкнул режиссер, — и убедить всех нас, что любовь по влечению сердца — безнравственна»…

«ВЕСЕЛЫЕ МЕЧТЫ»

« Я бы сравнил это с мечтами. Хотите узнать человека, пусть он расскажет вам о своих мечтах. На этом и был я пойман отцом. Но ведь раньше мне казалось, что между нами никогда не было секретов; и не приходилось врать, чтобы оправдаться, выворачивая наизнанку свою откровенность. Стыд, что я с таким простодушием открылся отцу, пиявкой впился в сердце ». В одно мгновенье пронеслось это в моем сознании, пока я стоял перед популярной в Вене кофейней, дожидаясь команды: «мотор, начали». Мы с флейтистом Бекке идем полутемной нетопленой залой с решетчатыми окнами, среди праздной публики, сидящей за столиками или тут же прогуливающейся в шляпах и верхней одежде. За окнами шумит Вена: «5 января уехал наследник Павел Петрович с супругой Марией Федоровной» ( сократятся теперь концерты и заработок). «Прибывает в Вену папа Пий VI» ( впрыск адреналина, связанный с приятными ожиданиями заказов и приглашений).

«Если бы тебя спросили, — интересуюсь я, выйдя из кафе и распрощавшись с Бекке, — и куда ты так бежишь, Вольфганг?.. — Домой!» — невольно вырывается у меня. Я, конечно, знаю, что в Вене нет ни отца, ни сестры, ни Трезль, ни Пимперль, нет успеха, нет денег, но всё равно мне хочется сознавать, что здесь, в Вене, я живу. Вон там, в одной из квартир многоэтажного дома за углом, там меня ждет семья. Они уже в прихожей, они меня встречают. Я чувствую родные запахи, слышу родные голоса. Они еще только у меня в воображении, до них еще надо дойти, и я бегу как сумасшедший, мне их не терпится обнять. Душа перестраивается, вибрирует и как насос закачивает в себя воздух Вены. Так хочется перемен. Мечты, скажете. Возможно, но не бесплодная мечтательность, которая травит душу подобно медленно действующему яду. Мужская мечта, как ступенька вверх по лестнице. «И с какой бы стороны я ни обдумывал это дело, я вижу, дорогой отец, что смогу наилучшим образом помочь вам и моей сестре, если останусь в Вене. У меня такое чувство, что я прямо-таки должен здесь остаться… и что меня здесь ждет счастье. Наберитесь капельку терпения и я очень скоро докажу вам на деле, насколько Вена полезна нам всем». Мечты возбуждают, они провоцируют — и тут же хочется что-то предпринять. Я взываю к Господу: о Боже, если бы отец перебрался с сестрой в Вену. « Приезжайте ко мне. 400 флоринов вы везде сможете заработать. Моей сестре здесь тоже будет легче пристроиться, чем в Зальцбурге. Здесь много бюргерских домов, где мужчину нанять опасаются, а женщине готовы хорошо платить. Как этого мне хочется! Приезжайте, и пусть всё с этой мину ты , что бы я ни делал, совершается согласно вашему желанию и к вашей радости. Или, вернее, чтобы никогда я не сделал впредь ничего такого, что вызвало бы у вас неодобрение. Ведь то, что может принести счастье вашему сыну, естественным образом должно быть приятно и вам ». Но если эта мечта , как и всякая мечта, неосуществима, во всяком случае, в полной мере, «поскольку ваше решение зависит от меняющихся обстоятельств», а они, к сожалению, не предполагают даже в далеком будущем переезда в Вену, — то пусть хотя бы приедет Наннерль! « Верь мне, сестренка, ты можешь делать в Вене большие сборы, например, давая частные концерты и уроки ф-но. Что касается уроков — тебя еще будут умолять об этом, а не только хорошо платить. Тогда отцу придется уйти в отставку и переехать в Вену; и мы снова все вместе заживем в полном довольстве. Я не вижу другого пути, сестренка. Еще до того, как я узнал, что у вас с д'Иппольдом 92 92 Франц Арманд (1730—1790) Зальцбургский придворный военный советник, претендент на руку Наннерль, но их свадьба по неизвестным причинам не состоялась. всё очень серьезно, я думал о тебе, но препятствием к осуществлению этих планов был наш дорогой отец. Тебе и д'Иппольду будет трудно и, я думаю, вообще невозможно добиться чего-либо в Зальцбурге. Разве он не смог бы устроиться здесь в Вене? А я буду из кожи лезть вон, потому что кровно заинтересован в этом. Муж лучшее лекарство сейчас для тебя. Если это получится, то вы точно сможете здесь пожениться. А если у твоего мужа здесь будет хороший доход, как и у тебя, да если прибавить к нему еще и мой, то уж мы сможем тут прожить, а отцу обеспечить покой и жизнь в достатке».