Александр Кириллов - Моцарт

Мечта вытащить отца с сестрой в Вену лопнула, и мной движет уже новая мечта: создать в Вене семью по образцу зальцбургской и зажить своим домом — мне это снится, рисуется в фантазиях, ласкает душу. Кто мешает моей мечте осуществиться? Опять о тец! Весь инцидент с отставкой, случившейся во время пребывания зальцбургского оркестра в Вене, им был истолкован как происки Веберов. Он заклеймил сына, а Веберы поддержали — ловлю я себя на крамольной мысли. Они, как оказалось, выразили готовность разделить с постояльцем обед, ужин, вечерний досуг. И для него это были уже не съемные апартаменты как раньше — с одиночеством и холостяцким бытом, а семейный дом. И Констанца подвернулась тут как нельзя кстати. Она нуждалась в защите, её хотелось взять под свое крыло. И надо же было мне оказаться как раз в том романтическом возрасте, когда мечтают всех сделать счастливыми, всех — кому симпатизируют, кто несправедливо обижен или унижен. Бедная, смиренная Констанца, она даже в мыслях не смела противиться матери. Гордая Констанца — её слёзы исподволь истóчат камень любого сердца. Одинокая Констанца — запертая в клетке собственной души. Я обжигаюсь о всякое страдание — человека или животного, мне 22. « Кстати, отец, что вы мне этим хотите сказать — „веселые мечты“? Нет ничего более губительного на земле, если кто не мечтает хоть иногда!.. Мечтания меня не смущают. Я не говорю о мечтах вообще… но „веселые мечты“? Мечты отрадные, живительные, сладостные мечты! — это да! Мечты, которые, осуществившись, могли бы скрасить мою скорее печальную, нежели веселую жизнь». Думаю, что Вольфганг не случайно, сам по духу мечтатель, с такой глубиной и симпатией написал своего «Дон Жуана»: как Вольфганг — он «был обманываться рад», но как Моцарт — изобразил нескончаемый список возлюбленных, который никогда не закончится «суженой».

«МЕРТВЫЙ ЧАС» В ПАРКЕ ПРАТЕР

Я поймал её за подол, платье взметнулось, и Агнешка, взлетев на лошадь, плюхнулась в седло. Катанье верхом здесь любимое занятие по выходным. Она скачет, и как ребенок сосредоточена на любимой игрушке. Лобик наморщен, губки закушены. Агнешка скачет в каком-то детском восторге — испуганно, сосредоточенно и отчаянно. Подол её легкого платья обтягивает живот и пузырем вздымается позади. Её глянцевые колени крепко сжимают лошадь, которая, описав круг, останавливается на виду у гарцующей неподалеку на белой кобыле хозяйки аттракциона. Агнешка ей улыбается, они шагом возвращаются назад. Я помогаю ей слезть, моей Констанце, опьяненный её духами, не чувствуя её веса, будто мы с нею одно целое. Из призрачных расщелин её синих глаз с траурной подводкой — бьет, слепит свет. Лицо бледное, вьющиеся волосы сколоты на висках. Ничего нет в ней особенного, мне кажется. Если бы не внутренняя дрожь, едва мною сдерживаемая. Если бы не приступы удушья у благоухающей цветами ближайшей клумбы. Если бы не теплынь «бабьего лета», расслабляющей подобно теплой ванне.

В парке Пратер «мертвый час». Совсем нет тени — ни одной тенистой аллеи, ни одной укромной скамейки. Парк сморило под прямыми лучами солнца, жестко пронзающими сверху как рентгеном. Вокруг никого, кроме нас с Констанцой — осоловевшим под тотальным наркозом полудня. Мы пробираемся сквозь кустарник. Её легкое платье манит меня красной тряпкой, мелькающей среди зелени. Я убыстряюсь, вот-вот опять ухвачу её за подол. Жесткая ветка бьёт в лицо, я отвожу её, а Агнешка ускользает. Издали ловлю её взгляд — коварного зверька, который, убегая, знает, что, подпустив к себе, легко может уйти… Она взобралась между стволами сросшихся в виде «рогатки» берез, вытянувшись во весь рост и обхватив их руками — и смотрит на меня сверху всё тем же нахально-лукавым взглядом: «а ну-ка, доберись». В этом взгляде всё — беззащитность, вызов, сдача на милость победителя, торжество женщины, уверенной в своих силах. Её стройная фигурка парит на фоне фиалкового неба в золотистом окладе из мелкой березовой листвы. Агнешка молчит, часто дышит — блеск её глаз перекликается с блеском золотистой листвы. Я как кот готов тереться щекой о её туфлю, которую одним движением стянул у неё с ноги… И она легко уступила её мне, как могла бы с той же легкостью, не постеснявшись, уступить светскому нахалу, чтобы тот, по ходу игры, приподняв ей платье, обмерил лентой её икру. И об этом Констанца весело и непринужденно расскажет своим сестрам в присутствии жениха (о горе мне) в те еще времена, когда даже откровенный взгляд на туфельки, смунившые у края подола, выглядел более, чем нескромным. Я и вправду взбесился бы, и не уверен, что продолжил бы наши отношения. Говорю себе это, а сам смотрю на Агнешку. Смотрю — и понимаю, что ни за что бы не устоял и при первой же возможности бухнулся бы ей в ножки. Даже, если бы услышал от неё то же, что и Вольфганг, процитировавший её слова в своем письме: «Вы 3 раза (несмотря на мои просьбы) дали мне отставку и прямо в лицо заявили, что не хотите больше иметь со мной ничего общего… Вы же не можете так сильно меня ненавидеть». А вечером того же дня, он искал уже повод, чтобы примириться, и строчил ей письмо: «Любимая, дражайшая подруга! Вы ведь еще разрешаете мне называть Вас так?..» — и всё такое, уверяя, что ему, в отличие от неё, совсем «небезразлично потерять любимый предмет, [и поэтому он] не так поспешен и опрометчиво неразумен, чтобы принять отставку». Вот и я точно так же наэлектризован моей Констанцой, и вращаюсь вокруг неё, как электрон вокруг ядра — и хотел бы что-то изменить, но против законов физики не попрешь.

Оглядываюсь сейчас на историю этой женитьбы и не могу отделаться от чувства «белогорячечности» всего происходившего. Шума много, но был ли кто на самом деле заинтересован в этом браке? Отцу этот брак виделся не иначе как кошмарный сон. Мутер Вебер, протрезвев и нуждаясь в деньгах, была готова продать дочь кому угодно. Констанца? Я поднимаю взгляд — вот она, стоит надо мной и «машет белою ногою». Моя ли это женщина? Интересно, конечно, было бы погадать — а кто мог бы занять её место, моей Констанцы, голая ступня которой может вот-вот задеть меня по носу. Но стоит ли перебрать всех из ближнего окружения, чтобы удостовериться — некому. Будем же считать все разговоры об ошибочности выбора Вольфганга — вздором; оба не только подходят друг другу, но являются одним целым . Вот как! «Не дополнением, а отражением одного в другом, кровосмесительством, полным подобием сходных характеров» (Аlain Gueullette). 93 93 Аlain Gueullette «Mozart retrouvé» И этому есть масса доказательств: жили в «сексуальном согласии», оба предпочитали «минутные радости», имели «вкус к развлечениям», отличались «легкомыслием в денежных делах», снимали дорогие квартиры, совершали бесполезные траты — и всё это при обоюдном желании и одобрении.