София Кульбицкая - Зуд

Приехала из Казани мама жениха Ляйсан Искандаровна — миниатюрная, моложавая женщина с гладко убранными волосами. Вадим протанцевал с ней медляк и ощутил смутное желание — ещё одно доказательство отсутствия у него пещерной ксенофобии.

К счастью, Катя никогда не была ревнива. Впрочем, она и сама с явным удовольствием принимала агрессивные ухаживания посажённого отца, про которого сам Ильдар с придыханием говорил: «Крёстный отец!»

Вообще было очень весело, танцевали под живую музыку — спасибо Ильдару, не поскупился. Вениамин Павлович, диссидент и ярый белоленточник, с предынсультно-красным лицом тащил на балкон бить морду какого-то бабая из жениховских. Бывшая эмо громко рыдала в туалете — она опять не поймала невестин букет. Лишившись в её лице доброй собеседницы, питерский кузен дядя Валера мал-помалу сполз под стол. Его жена, отвергнутая поочерёдно всеми гостями мужеска пола — от крёстного отца до совсем юного усатенького Юры, — пустилась в охоту на Вадима, грозно шепча ему в ухо: «Я отдамся тебе как ты скажешь!» Он прятался от неё за колоннами, теряя тем самым Ляйсан Искандаровну — единственного симпатичного ему здесь человека. Чьи-то дети, мальчик и девочка постарше, с визгом и топотом носились по ресторану.

Потом они с Катей вернулись вдвоём в опустевшую квартиру… Жена радовалась: как много стало места. Эту комнату можно будет переделать под… Вадим кивал, но про себя знал: он и пальцем не шевельнёт, чтобы ей помочь.

Нет, дочь их не забывала, наезжала постоянно то одна, то с Ильдаром. Но Вадим втайне надеялся, что она вернётся насовсем, что всё будет как прежде. Ему всё казалось, что тут какое-то недоразумение, которое вот-вот — и утрясётся…

Голову припекало, пора было снова перетаскивать лежак в тень. Вадим перевернулся на спину, свесил ноги, сел. Машинально глянул, как там Мизантропка — и увидел странное. Интеллектуал подкрался к ней с изголовья и снимал её, спящую, на видео. На лице его при этом читалась отчётливая ненависть.

Много лет назад, размышляя о женской красоте, четырнадцатилетний Вадим Тосабела вывел может и дурацкую, зато свою личную классификацию:

— «Русская» — это просто красавица, в прямом смысле, без сложностей. Ей всё дано от природы — и стать, и правильные черты лица;

— «Женщина-красавица» — гармония с собой, женственность и грация, внутренняя свобода и раскованность. Если разбирать её по частям, объективно в ней может не оказаться ничего красивого. Это наиболее загадочная красота;

— «Припонтованная» — умение одеваться, краситься, подавать себя;

— и, наконец, «Экзот» — женщина, несущая на себе печать чего-то иного, чужеродного; похожая на иностранку, индианку, негритянку, даже инопланетянку — и этим завораживающая.

Чаще всего ему встречались припонтованные. Женщины-красавицы — намного реже (и навсегда остались его фаворитками). Экзоты — иногда, но ими он любовался сугубо эстетически. Русские — очень редко, почти никогда.

Собственно, за всю свою жизнь он был знаком лично только с одной русской красавицей. Звали её Катя Стогова.

И то почти год ходил мимо, не замечая. Самая красивая девушка газеты. Грудь, ноги, прочее… Что ему тут ловить?..

И вдруг всё переменилось.

В редакцию позвонила читательница и пожаловалась на местные власти. Поставили во дворе эдакую штуку: резные деревянные столбики мал-мала-меньше, чтобы по ним бегали детишки, тренируя координацию. Всё бы хорошо, но оформили эти столбики в виде былинных богатырей. Получилось, что в землю по пояс закопаны люди, на чьих лицах при минимальной впечатлительности можно разглядеть гримасу тоски, гнева, а то и страдания. Учат детей ходить по головам? Лучше б они свои рожи там вырезали, возмущалась вьедливая дама.

Вадим съездил в указанный двор, сам сфотографировал старенькой «мыльницей» богатырей, ничего криминального в них не нашёл — но для небольшого репортажика сгодится. Редактор нашла материал «милым» — хоть чем-то надо было заполнять полосы в сезон отпусков, — и без правки отослала в завтрашний номер. Уже вечером на него набросилась взволнованная Катя из корректуры:

— Ну где вы ходите, Тосабела! Я за вами целый день бегаю!

Вадим ещё подумал тогда, как удачно выбрал профессию — за ним, ничем не выдающимся работягой, целыми днями бегают такие красавицы. А в чём дело?

— Как вам не стыдно! Что у вас в школе по литературе было? Трояк?

— Почему? Я очень начитан…

— Оно и видно. Посмотрите, что у вас тут… — она ногтем отметила место на распечатке. — …Траляля, траляля… вот: «…богатыри, которых неизвестный скульптор воплотил в жизнь из брёвен…»

— А что такого-то?

— Но это же жутко… — и вдруг её лицо действительно стало жутким, на нём отразился апокалипсический ужас. Прежде чем Вадим успел испугаться, Катя уже пришла в себя и вполне нормальным, будничным тоном сказала:

— Давайте оставим просто «вырезал».

Вадим галантно сообщил, что целиком отдаётся в её очаровательные ручки, — и, едва девушка ушла, моментально забыл о ней.

Нет, не забыл. Весь вечер не выходила из головы. И не потому, что была красива. Это он знал и раньше, и оно как-то не слишком его беспокоило.

Наоборот. Мешал какой-то серьёзный изъян в ней, неправильность, которой он всё не мог подобрать названия. Он промаялся весь вечер и только уже засыпая, понял.

Катя жила не своей жизнью. «Почему корректор?» — он даже вскочил, сел на кровати. — «Это же актриса… Нет — мечтала стать актрисой, не получилось, пошла на компромисс… и со своей красотою, которую некуда приткнуть — несчастна.»

У молодого корреспондента, несмотря на молодость, уже была своя крохотная ниша в журналистике. Он называл её — «горе людское». То, что это самое «горе» вдруг приоткрылось ему в образе ослепительной блондинки, на которую он никогда не обращал внимания именно из-за её недосягаемости, — поразило его.

Тётеньки из корректуры их роман активно не одобрили. Им казалось, что Вадим — симпатичный, в общем-то, парень — не по себе размахнулся. Ещё вчера он и сам так думал. Но теперь он знал, что внутри этой «русской красавицы» с плачем бьётся, не находя себе места, «женщина-красавица», которая гибнет без него, которую он должен спасти — а значит, прочь, прочь подленькие подозрения, что он хоть в чём-то может быть её недостоин.

«Это же как у Шекспира — она его за муки полюбила, а он её — за состраданье к ним, — только тут „он“ и „она“ поменялись местами».

Кстати, он ошибался, считая себя таким уж обыкновенным. Красавцем его и вправду никто бы не назвал, но было в нём что-то, чего он не мог увидеть в зеркале — независимое и вместе с тем располагающее. И женщинам он нравился, одна девушка из отдела светской жизни была в него влюблена (Вадим об этом знал и выражал своё сочувствие тем, что старался поменьше попадаться ей на глаза). Катя, даром что альфа-самка — а, может быть, именно поэтому? — прекрасно всё понимала.