София Кульбицкая - Зуд

— «Ай лав ю, ай лав ю»… Гуляй отсюда. Чего прилип?

«Ай, молодец!» — восхитился Вадим. «Всё-таки женщина — это нечто непредсказуемое. Я никогда не смог бы так легко выйти из ситуации, заведомо для меня унизительной, как это сделала она. Не смог бы и не могу».

То, что Катя с ним несчастлива, он стал подозревать очень скоро после свадьбы, но долго не хотел верить. После рождения дочери это стало очевидно. Жена могла с самого утра часами реветь в подушку, ничего не объясняя. Да так плакала, у Вадима сердце разрывалось. Но чем он мог помочь?..

Он ведь и сам понимал, в чём дело. Он не смог её спасти. Она по-прежнему билась о стены своей тюрьмы, только теперь уже не было и надежды. Он отнял у неё надежду, Танька отняла у неё надежду.

Он ждал, что это как-то само пройдёт, но становилось только хуже. Дочка росла — что-то понимала, пугалась, спрашивала, почему мама плачет. Объяснить ребёнку, что происходит, Вадим не умел. И придумал вот что: когда на Катю накатывало, одевал Таньку, выводил из дому — и они отправлялись «путешествовать».

Они отметились, кажется, во всех ресторанах Москвы; ребёнок не испытывал в злачных местах никакого стеснения, сползал со стула и деловито разгуливал между столиков, наслаждаясь пьяным умилением взрослых. Покончив с русской и европейской кухней, перешли на экзотику, попробовали оленину, змеиное мясо и даже, кажется, медвежатину — Вадим, убей бог, не помнил такого, но уже взрослая Татьяна много лет спустя утверждала, что прекрасно помнит, как они «ели медведя».

Потом всё как-то устаканилось — дочь пошла в школу, а Катя устроилась редактировать серьёзный литературный журнал и перестала блажить. А вот Вадим с удивлением понял, что тоскует — не об истериках, конечно, а о том чудесном времени, когда они с Танюшкой были друг у друга одни на всём белом свете. Он боялся, что это время уже не вернётся. Школьница утратила всякий интерес к отцу.

«А ведь я даже и не знаю, почему устаканилось… — сообразил вдруг Вадим. — Возможно, Кате просто нужно было чувствовать близость к искусству. А может, у неё там был любовник?..»

Эта неожиданная мысль удивила его, но додумывать он её не стал — за давностью лет история уже не имела значения.

Принесли сахлеб — всё хотел попробовать, но как-то не доходили руки. Вот и дошли. То ли разогретое мороженое, то ли жидкая манная каша — он такую варил дочери, когда та утешала свой честно заработанный гастрит. Так же вот украшал сверху шоколадом, вареньем или фруктами. И сам тоже ел, чтоб веселее было.

Да, он всё-таки дождался тогда. Снова стал нужен.

Дочь, потрясённая тем, что он «даже не заругался» (чего она, кажется, боялась больше всего), сдала ему и другие свои секреты. Например, этот, как его… инстик. Тайный. Именно туда она выкладывала любовно отснятые на мобильник образчики Катиной кулинарии, прежде чем так же любовно отправить их в унитаз. Всего за два-три месяца блог успел набрать сотни подписчиков, бедный отец подобным похвастаться не мог.

Чувства были двойственные. С одной стороны, волосы у него вставали дыбом во всех местах. Только благодаря чуду, ну, может, ещё и силе юного организма девчонка не успела нажить себе язву, а то и чего похуже. Во всяком случае у Вадима её сладострастные, почти эротические описания жареных ножек и разных там сырничков — описания, чьи адские подробности могли быть порождены только голодными галлюцинациями замученного ребёнка, — вызывали неуёмное урчание в животе. Но дочь, захлёбываясь от правдивости, уверяла, что это занятие очень облегчало ей задачу: — Пока сфоткаешь всё, пока напишешь — уже и есть не хочется!

С другой стороны, у ребёнка потихоньку просматривался и слог, и стиль. Его школа. Приятно. Жаль только, что она явно предпочитает визуальный контент текстовому.

Что ж, не мытьём, так катаньем — всё равно вылезли его гены. Он тоже когда-то увлекался фотографией. Как здорово, что юному любителю не нужны больше километры плёнки и тонны химикатов, как встарь, когда он, стесняясь своих неумелых опытов, запирался ночью в ванной и, дрожа, как бы не скрипнуло, ввинчивал красную лампочку, и Вениамин Павлович с Эммой Аркадьевной, люди уже немолодые, на цыпочках ходили «по-маленькому», чтоб только, не дай бог, не спугнуть серьёзное увлечение мальчика.

Конечно, он купит ей новый смартфон, самый лучший, самый-самый дорогой! Только не делай больше глупостей, доченька!..

Дурак. Знал бы, к чему это приведёт — может, и не купил бы. Дурак.

Именно там, в инстаграмме, появился первый, кто всерьёз её зацепил. (Не Ильдар Камилевич.) Именно тогда она начала расцветать по-настоящему. Вадим, дурачок, радовался, считая это своей заслугой — это касалось не только его генов (от Кати-то в ней было мало), но и воспитания.

Пока однажды не подслушал, как дочка с мамой секретничают на кухне. (Новое само по себе, такая близость). Катя жадно шептала: — Ну скажи, скажи, как его зовут хотя бы?..

Долгая пауза. Наконец, дочь хихикнула и каким-то стыдливо-жеманным голосом — тоже не своим — проговорила:

— Николя…

Дальше Вадим не слышал, потому что откуда-то из недр вдруг поднялась и залила мозг чёрная волна.

Когда он очухался, то даже испугался. То, что он способен на такие страсти, было для него полной неожиданностью. Он не был ревнив. Катька может доказать…

«Николя», подумать только! Она даже не смогла сказать нормально Коля, Николай — настолько это имя вошло в самое сокровенное, не подлежало произнесению вслух, стало табу, приходится заменять его суррогатом!!! Вадим не мог бы сказать, что ударило его больнее — это глупое «Николя» или то, что дочь слила этого Николя Катьке, не ему, что он-то, отец, которому ещё вчера доверялось всё до мелочей, даже этого жеманного «Николя» от неё не дождался. Или правда есть что-то, о чём девочки могут разговаривать только друг с другом?!..

Впоследствии он и сам избегал информации. Боялся себя, чёрной волны, этого древнего и страшного в себе. Нарочно отворачивался, чтобы ничего не знать о её жизни. И вот, дозатыкался. До Ильдара Камилевича…

— Почему булок нет? — властно сказала Огромная за спиной у Вадима. К ней уже торопился, лакейски ухмыляясь, Амад. — Булки-то принеси!

Вадим вспомнил сцену, которую видел сегодня на пляже. Бармен опять подвалил к старым подругам со своей «лав». — А почему без коктейля? — удивилась Огромная, но на сей раз кавалера не прогнала — даже когда он присел к ней на лежак, а потом придвинулся ближе. Так они и сидели аки голубки — голова к голове, чёрное к белому, — и Огромная, как ни в чём не бывало, показывала Амаду что-то в своём мобильнике.

«Приручает», — неприязненно думал Вадим о бармене.

Из ресторана уходил последним. В эту пору ярко освещённая беседка-бар во внутреннем дворике казалась лампой, вокруг которой вьются ночные мотыльки; подойдя к стойке, Вадим увидел, что часть мотыльков уже слетелась на пламя.