Дойна Галич-Барр - Колокола и ветер

А потом повернулась к мужу и попросила по-итальянски, чтоб он осторожно снял с нее крест и хранил его.

– Обычно я не расстаюсь с этим крестом, – обратилась она к нам, словно хотела извиниться, – но у этого платья большое декольте, а дело, как вы знаете, происходит в Египте.

Марго заметила мое волнение. Когда мы вошли в ложу, она ласково посмотрела на меня и спросила:

– Может быть, вы думаете о том же, о чем и я подумала, когда увидела портрет беременной эфиопской красавицы с таким же крестом на груди? Я хотела купить портрет, а вы сказали, что он не продается, потому что предназначен человеку, которого вы ищете. Теперь все стало яснее, но при этом и таинственнее.

Декорации сцены, костюмы, хор и голоса певцов были на высоте той положительной оценки, которую спектакль получил во всех газетах. Особенно хвалили оперную приму, занятую в роли Аиды.

«Печальные арии были пропеты сердечно, тепло, с тоской и страстью, а не только с блестящей техникой, – писал один из ведущих оперных критиков. – Что-то происходит в ее карьере или в жизни, ведь в первый же вечер она внесла нечто новое и непреодолимо прекрасное и в свою партию, и в движения тела. Такое до сих пор ни одной Аиде не удавалось», – заключил он.

Была полночь, когда мы приехали ко мне. Камин излучал тепло, а тихое пение не мешало разговору.

– Вы любите белые цветы, – заметила Дезидерата, – и церковное пение!

– Да, оно вселяет в меня спокойствие и составляет мне компанию, когда я одна.

– Я вижу, у вас столько икон на стенах. И портреты здесь, и дивные пейзажи.

Она встала. Портрет Дельты был первой картиной, на которую она обратила внимание. Мы все умолкли. Почувствовали, что ей надо побыть одной в тишине. Движения ее глаз, головы и всего тела ясно выразили внутреннюю тревогу, тоску, трепет… Вдруг она зарыдала, бросилась мне на шею.

– Изабелла, это моя мама! – сказала она сквозь слезы. – Наконец-то мы встретились. – Сквозь печаль улыбка заиграла на ее лице.

Никто не был готов к тому, чтоб комментировать этот внезапный, немного экстравагантный порыв. Она не отрывалась от картины, даже попросила разрешения потрогать ее. Мы как ни в чем не бывало продолжили разговор, хотя говорили шепотом, сами о том не подозревая. Она и дальше стояла возле портрета и словно что-то ему шептала. Это было мне не в новинку, и раньше случалось, что мои картины вызывали странные реакции. Она протянула руку, словно желая снять портрет со стены, ее рука на мгновение застыла в воздухе, все следили за ее движением.

– Мама, – ласково, с дрожью в голосе сказала она по-итальянски, – я плод чрева твоего, – и поцеловала портрет.

Всю ночь мы провели, рассказывая друг другу о своей жизни. Она в деталях вспоминала свою, а я – свое хождение по мукам, брачное фиаско и открытие обмана. Мы возвращались к одним и тем же событиям, словно у обеих была та же заветная потребность – не исказить истину.

Я передала ей оба дневника и письмо от игуменьи Иеремии, в котором она приглашала ее в Эфиопию. Для меня это было такое облегчение, что, хоть я и была взволнована, мне казалось, что я летаю. Впервые я поняла, что такое выполненный нравственный урок: у тебя что-то взято, но ты ничего не теряешь.

– Не могу передать вам, Изабелла, что со мной происходит. У меня нет слов. Мне не хватает дыхания. Я одновременно и счастлива, и опечалена. Я воплотилась. Кто нами управляет и что мы сами привнесли в свою судьбу?.. Ничего не знаю. Спасибо вам за то, что вы такая, как вы есть!

…У меня была чудесная семья, все меня оберегали. Приемные родители делали все, чтоб я была счастлива. Поэтому я не могла спрашивать их о своей матери. Когда я сказала, что у каждого ребенка есть мать, которая его родила, моя мать-хранительница заплакала и сказала:

«Мать оставила тебе в пеленках этот крест. Она попросила, чтобы сестра милосердия написала на клочке бумаги: Нас воссоединит Бог и православие. Не знаю, куда делась та записка. Я не придала ей значения – ведь не она ее писала. Мы любим тебя, и ты всегда нам желанна, потому мы и дали тебе имя Дезидерата – Желанная».

Я сняла портрет со стены.

– Родители назвали тебя по имени отца – Андреяна. Этот портрет принадлежит тебе. Он сделан по фотографии, которую твой отец все эти годы держал на рабочем столе. Твою мать звали Дельта, что по-эфиопски значит Желанная, а ее монашеское имя было Благодата. Отец оставил тебе большое наследство. Все попытки адвокатов и детективов были напрасны. Они не смогли тебя найти. Тайну открыл крест. И материнская любовь. У Дельты были причины, чтобы оставить эти слова: «Нас воссоединит Бог и православие».

– Я окончу турне, и мы все вместе поедем в Эфиопию, – весело сказала она. – Изабелла, я не смогу посетить монастырь и их могилу без вас.

Когда она говорила это, она была похожа на счастливую девочку.

Хотя я несколько раз ездила в монастырь в Эфиопии, ни одно путешествие не было таким трудным и в то же время таким цельным, как поездка вместе с Андреяной и Марго. Я не думала о себе и своих реакциях. Я чувствовала, что нужна Андреяне, хотя, как защитница ее интересов, должна контролировать себя. Зная силу слов игуменьи Иеремии, ее любовь и заботу, подаренную Дельте, я не беспокоилась о том, как эта мудрая монахиня примет Андреяну. Она сумеет своим тихим, смиренным голосом рассказать ей все, что знает о ее родителях, гораздо лучше и полнее, чем я. Я оказалась права.

Все время нашего пребывания в монастыре мать-игуменья старалась, чтоб мысли у нас не распылялись: она сама была с нами, посылала нас помогать на кухне, петь на клиросе, или – видя нашу любовь к детям – заниматься с детьми, которые охотно заходили в святыню.

Люди из окрестных сел приходили каждый день, приносили подарки и пищу. Андреяна была для них не просто дочерью монахини, она была, как ее мать, родом из Эфиопии, а такого красивого голоса, как у нее, они прежде никогда не слышали. Они видели в ней Божий дар. Дети трогали ее за руки и смотрели на нее как на ангела, посланного святым Георгием. То и дело какая-нибудь девочка целовала ей волосы и касалась ее креста. Они узнали в нем старинный золотой крест своих предков и целовали его, как если бы он был на алтаре.

Меня поражало Андреянино спокойствие. Первые несколько дней прошли без вопросов и разговоров о ее родителях. Говорила она мало. Проводила долгие часы в молитвах и беседах с матерью Иеремией. На могилу ходила редко. Я понимала, что к этому нужно долго готовиться и молиться.

Однажды ночью полная луна осветила все ущелье. Ветерок качал ветви эвкалиптов, колокола еще звонили, но уже тише. Слышен был ее голос – она пела на могиле родителей. Она была одна. Это ее отпевание, а потом молебен длились всю ночь, до зари. Когда луна стала серо-белым облачком, а солнце пронизало ущелье теплыми лучами, словно в воздухе разлилось золото, она пошла к игуменье и попросила благословения, чтобы я пришла вместе с ней.