Владимир Минач - Избранное

— Ты глупая. Как овца.

Она нажала на педаль и, когда почувствовала себя в безопасности, обернувшись, закричала:

— А от тебя воняет навозом!

Красный джемпер и волосы цвета ячменной соломы. И ноги, какие у нее были красивые ноги! Все это навсегда удалялось, больше ничего не будет. Ну что ж, не будет. Как невероятно глупо. Они разошлись бесконечно глупо. Мариена глупая, как теперь видно. Но все-таки… Если не Мариена, найдется другая. Глупая, что у нее есть, кроме фасада? Он пытался вспомнить какую-нибудь фразу, какое-нибудь слово, которое стоило бы того, чтобы его запомнить, но не вспомнил ничего. Раскрашенный фасад, а за ним звонкая пустота. Но ведь мы… Но ведь я ее… Тем хуже. Ты любил звонкую пустоту. Уход без почестей. Конец. Черт бы вас всех взял, гусыни. Беспокоят серьезных людей, мешают серьезной работе. Больше она не будет отрывать меня от дела. Чертова работа. А все из-за этих дерьмовых заговорщиков, ну, я им покажу.

В конторе сидел только тщедушный счетовод. Не поднимая головы от стола и усиленно стараясь говорить обычным голосом, он сказал:

— Вам звонили из района.

Этому все известно, но он знает, чем это кончится. Соблюдает нейтралитет. Ну что ж, и это хорошо.

— Чего они хотели?

— Ничего не передавали, только, что вы должны прийти туда.

— Спешат, как на пожар. Когда тебе нужна помощь, к ним и за неделю не попадешь. Но если вдруг какое-нибудь недоразумение, сломается винтик в налаженном механизме, лети в район пулей. Он вывел мотоцикл, привязал на багажник мешок с кукурузой. Вещественное доказательство. Он им покажет. Пусть в районе увидят, кто к ним приходит жаловаться. Суну им мешок под нос, пусть понюхают. В город он приехал около десяти часов. Поставив мотоцикл перед зданием, он пошел в отдел к одному знакомому. Комната оставалась такой же, как в то время, когда он работал здесь. Ничего не изменилось, только его стол выкинули. Вместо стола стояли два потертых кресла. Галик листал какие-то бумаги. С тех пор, как председатель его знал, он всегда листал какие-нибудь бумаги. Солнце светило Галику прямо на лысину. Он был старым опытным работником, который пережил бесчисленные реорганизации. Он поднял голову от бумаг:

— Смотри-ка, — проговорил Галик ласково. — Он всегда говорил подчеркнуто ласково и любезно. — Кого я вижу?!

— Что, не узнаешь меня?

Председатель расстегнул кожаную куртку. Сев в кресло, он удобно, по-домашнему, вытянул ноги. Галик подсел к нему, всунул сигарету в мундштук, доверительно положил председателю руку на колено.

— Что у тебя?

— Разве меня не вызывали?

— Во всяком случае, не я, старик.

— И ты, конечно, ничего не знаешь. Скажи еще, что ты ничего не знаешь.

— Кое-что я слышал.

— Ведь здесь были эти негодяи?

— Если ты имеешь в виду членов своего кооператива, членов правления вашего кооператива…

— Этих, этих.

— Эти были. Были и ушли.

— А я что должен делать? К кому я должен идти?

Галик ласково покачал головой:

— Эх, старик, старик. Что ты там натворил?

— Ей-богу, ничего. Это просто заговор. Они хотят от меня отделаться, эти бессовестные воры. Ты же меня знаешь?

— Вот именно, что я тебя знаю. Согласись, что ты немного вспыльчив.

— Так ты им веришь?

— Я не имею к этому никакого отношения, старик, — сказал Галик грустно и ласково. — И шеф сказал, что это не наш случай.

— Случай? Какой случай?

— Этот случай будут разбирать партийные органы, — сказал шеф. И отправил твоих из кооператива в райком. Такая директива.

— Держите меня, случай! Такой пустяк! Такая чепуха!

— Такая директива, старик.

Возмущенный председатель встал.

— Я им покажу директиву. Этим бессовестным заговорщикам.

Галик снова ласково и задумчиво покачал головой. Он осторожно подставил ладонь под сигарету, чтобы пепел не упал на пол, потом стряхнул его в пепельницу.

— Старик, я не имею к этому никакого отношения, я просто говорю, как мне представляется это дело.

— И как же ты его себе представляешь?

Председатель мрачно смотрел на своего бывшего коллегу. Тоже сволочь порядочная. Когда начали поговаривать о том, что будут посылать работников в кооперативы, Галик всех обегал, землю носом рыл, потому что боялся села, как черт ладана. Справки доставал. Такой ласковый проныра.

— Вот так, старик, ты влип. Так мне кажется.

— Во что я влип?

— Ну, — сказал Галик с легким нетерпением. Он явно удивлялся тому, что его собеседник настолько непонятлив. — Ты влип из-за директивы. Ты со своим случаем подпадешь под эту директиву. Теперь тебе будет трудно выпутаться.

— Я не хочу ни из чего выпутываться. Я сделал то, что сделал. Правда на моей стороне, и я буду ее отстаивать.

— Какой же ты чудак! Правда на моей стороне — какое это имеет значение? Вот — ф-фу! — Галик выдохнул дым и разогнал его рукой. — И нет его.

Председатель, схватив Галика за пуговицу, непримиримо посмотрел ему в глаза. Он ненавидел его в эту минуту. Если бы он мог ударить Галика, смазать его по этой гладковыбритой морде. Жулик. Без хребта.

— А ты, — сказал он, — ты вошь. Придави тебя ногтем, ты бы громко щелкнул.

Галик испуганно попятился. Его пуговица осталась в руке председателя. Председатель выскочил из комнаты, не закрыв за собой дверь. Он несся по коридорам, пойти к шефу? Но ведь ясно, что это бесполезно. Случай. Тьфу! Весь мир воняет свинством. Он все еще сжимал в руке несчастную пуговицу. Такая вошь дерьмовая. Ловкач, что у него общего с социализмом? Как этого никто не видит? Потом он вспомнил, что сидел с Галиком в одной комнате больше года и никогда не сказал ему дурного слова. Он привык к нему. Человек ко всему привыкает. Галик всегда был такой ласковый. Помогал ему в первые дни разобраться в механизме работы учреждения. Всегда такой любезный. Тьфу! И все-таки это вошь. Таких нужно давить. Перевоспитание. Таких невозможно перевоспитать даже за тысячу лет, вошь всегда остается вошью. Я не имею никакого отношения к этому делу, конечно, вошь моментально спрячется, как только почувствует, что в воздухе запахло жареным. А шеф, тот боится собственной тени. Бюрократы поганые. Как будто я в них нуждаюсь. Директива! Какое мне дело до их директивы, когда я прав? Правда — вот единственная директива. Правда — это не дым от сигареты, как думает эта ничтожная вошь. Это моя жизнь. Мой труд. Но я им еще покажу, всем покажу. Меня еще рано сбрасывать со счетов, меня не так легко списать. Меня не испугаешь. На меня не будет распространяться никакая директива.

В секретариате председателю пришлось ждать. Да, его вызывали, придется немного подождать. У товарища Вртела совещание. Председатель ходил большими шагами по коридору и повторял про себя: я им покажу. Но боевое настроение почему-то постепенно улетучивалось. Что эта вошь болтала о директиве? Какая это директива? Ведь он когда-то что-то слышал или читал. У него столько хлопот с кооперативом, что он не успевает заметить, что происходит в мире. В одно ухо впускает, в другое выпускает. Ему казалось, что все директивы и указания похожи друг на друга, что их нельзя отличить. Излишняя нагрузка для памяти. Последовательная борьба, да, последовательная борьба за принцип коллективного руководства. И еще, да, против самозваных диктаторов, которые злоупотребляют своей властью. Но что у него общего с этим? Разве он самозваный диктатор? Этого мне не могут приписать. Товарищ Вртел — серьезный человек, они знакомы, на районной конференции они разговаривали вполне откровенно. Спокойный и умный товарищ. Это глупость — приписать мне что-нибудь подобное. Ведь от меня всегда требовали результатов. Нас не интересует, как ты этого добьешься. Хоть из-под земли достань. Из дверей вышел его бывший шеф. Так вот какое это совещание. Они совещались — совещались обо мне? Шеф что-то пробурчал себе под нос, даже не остановившись. Как будто меня уже сбросили со счетов. Нет, голубчики, вы спорили о шкуре неубитого медведя. Так легко у вас ничего не получится. Я вам покажу.