Владимир Минач - Избранное

— Что — что же будет со мной?

Секретарь прошелся по комнате и снова сел за стол, положив руку на папку с материалами.

— Это будет решать бюро. Сегодня. Это серьезный случай, товарищ, Мое предложение: немедленно отозвать. И дисциплинарное взыскание.

— Это невозможно!

— Если они подадут на тебя жалобу, попадешь еще и под суд.

— Я не могу согласиться с этим. Не могу.

— Это не зависит от тебя.

— Я дойду с этим и до президента. За всю мою работу.

— Заслуги — это не рента, — сказал секретарь с ударением. Очевидно, и это была одна из его излюбленных фраз.

— Я — я всю свою жизнь… С детства…

— Я знаю, — сказал секретарь. И снова на краткий миг в нем как будто что-то зажглось, искорка понимания и симпатии. Но потом он сказал:

— Ничего нельзя сделать, товарищ.

Ничего нельзя сделать. Как же так: ничего нельзя сделать? Что за глупость: ничего нельзя сделать? Что он тряпка, которой вытирают грязь и которую можно выбросить, стоит только кому-то захотеть? Хоть богу, хоть черту. Нет никакого бога. Из-за какой-то деревяшки. Из-за каких-то дерьмовых заговорщиков и воров.

— Я это так не оставлю. Я пойду выше.

Секретарь только поморщился. Очевидно, для него это закрытый случай. Было видно, что все, что еще может произойти, он уже давно знает. И что это рождает в нем чувство скуки.

— Тем хуже для тебя, товарищ. От этого дела дурно пахнет. Будет лучше, если это останется в районе.

— Дурно пахнет не от меня.

— Как хочешь. Твое право — жаловаться.

Секретарь отложил его папку в сторону. Закрытый случай. Конец, конец, ничего не поделаешь. У председателя все еще оставалось чувство, что он смог бы убедить секретаря, если бы знал, в чем заключается главная ошибка. Однако секретарь уже умер для него. Или он умер для секретаря. Закрытый случай.

— И что же мне теперь делать?

— То есть? — Секретарь не понял его. Наверное, он уже перешел к другому случаю.

— Но ведь я должен где-нибудь работать.

Секретарь сказал уже сердито:

— У нас, товарищ, нет безработицы.

— Ага, значит, так.

Его выплюнули, как гнилую черешню. Выбросили меня в аут. Мавр сделал дело. Пожалуйста, извольте, у нас нет безработицы. А что будет с ним: с человеком, с коммунистом?! Это никого не интересует. Закрытый случай. Бога вашего в душу. Он шел по коридору и топал ногами, как конь. Какая-то машинистка с возмущением выглянула из комнаты. Все равно буду топать. Я вовсе не закрытый случай. Еще не наступил конец света. Я еще всем вам покажу, кто такой Палё Томко. У меня две руки, я ничего не боюсь, две рабочие руки, они меня прокормят. Мне никто не нужен, и я никого не боюсь. Кого я должен бояться? Это мое государство, моя партия. Бога его в душу. Разве не так? Мы еще посмотрим, голубчики.

Выйдя на улицу, он с ненавистью посмотрел на мешок с кукурузой. Дурак набитый! Тащил с собой кукурузу. Как будто кого-нибудь интересует правда. Я смешон с этим мешком, дурак и первосортный болван. Надо было швырнуть этот мешок секретарю на стол, вот тебе, вот правда, а не твои бумаги. Рецидивист. И все зачеркнуто, рецидивист и все. Гуляй!

Из-за спины кто-то окликнул его:

— Палё, что это у тебя в мешке? Какой-нибудь кооперативный мертвец?

Это был председатель из Гойничного. Такой маленький жучок, а кусается, у него богатый кооператив. Все время обивает пороги в районе. Все, что хочешь, может достать. Ходит на конференции и выступает. Образец и пример. У него высокая оплата за трудодень, он перетягивает к себе лучших людей. Шутник, ему легко шутить. Но надо мной ему не удастся посмеяться. Он так посмотрел на окликнувшего его, что тот, не говоря ни слова, проскользнул в дверь секретариата. Председатель нажал на газ и помчался с бешеной скоростью. Но сразу притормозил: куда ему ехать? Он не может ехать в эту дерьмовую деревню, это уже не его деревня. По крайней мере, он не может приехать туда днем. Наверняка, все уже знают, такая весть разнесется моментально. Немедленно отозвать, наверняка, все уже знают и говорят об этом, им уже не надо шептаться, они могут говорить во весь голос. Они вздохнули с облегчением. С облегчением? Невольно, почти против собственной воли он представлял себе одного за другим, как они вздыхают с облегчением, как они начинают говорить во весь голос. Вот так. Вот так — что? В этом есть доля правды, в том, что я этот, как его. Неправильные методы. «Грубиян и диктатор», — сказал секретарь Прямо как чуть ли не Сталин. Еще чего захотели. Однако в этом что-то есть. Если все отвернулись от меня, все, даже Гривначиха. А она знала, что я неплохой человек. Может быть, на самом деле все так, как говорят? Может быть, они правы? Нет, нет, этого никак не может быть! Это чепуха. Нужно подумать и не клевать на удочку всяких ученых речей. Я это я, значит, я лучше понимаю самого себя. Что может знать обо мне какой-то секретарь? Он остановился перед вокзалом: куда теперь? Он перебирал всех своих знакомых. Но, наверное, все уже знают, что с ним случилось. В городе у него не было такого знакомого, с которым ему захотелось бы поговорить, несмотря на то, что произошло. Вот если бы его старый друг с фабрики, или из армии, или с работы. Или отец. Но все они далеко. Когда человеку понадобится человек, его днем с огнем не найдешь. Он поставил мотоцикл, сердито пнул несчастный мешок. Потом вошел в привокзальный ресторан, куда же еще идти? Там стояло новое оборудование, новые столы и стулья, стены были только что окрашены, но все равно ресторан казался грязным. В углу сидела группа военных, оттуда доносились взрывы хохота. Солидный человек с портфелем и газетой. Деревенская старуха с корзиной. Цыганка с тремя маленькими детьми. По привычке он выпил стрек [9] Стрек — вино с содовой или минеральной водой. , но это было не то, что нужно. Тогда он заказал водку. Ну что же, пусть будет так. Наплевать мне на всех. После третьей рюмки ему стало жалко самого себя. Официантка стояла около него, они разговаривали о чем-то. Глаза у официантки были красные, как у кроликов, которых разводил его отец. Странное создание. Все странно и самое странное то, что он сидит тут и пьет водку. Почему он сидит здесь? Ах, да, его выплюнули, как гнилую черешню. Ему некуда идти. Негде голову преклонить. «Если тебе негде будет голову преклонить, — говорила мать, — у тебя есть родной дом». И родной садик. И родные кролики. Отец — пенсионер, ходит за грибами и ухаживает за кроликами. И пилит дрова ручной пилой. Когда-то мы пилили вместе, было холодно и очень весело. К нему подсела цыганка, молодой господин, покажи руку. Зачем тебе рука? Ага, погадать, ну погадай, старая ведьма. В вашей жизни вас ждет неожиданное счастье, молодой господин. Как же оно ждет, если оно неожиданное. Это ты угадала, старая ведьма. Это точно, какое же счастье? Огромное, молодой господин, пусть молодой господин даст мне пять крон. Подошла официантка, прогнала цыганку, кыш, кыш, это у нас не разрешается. Торговля вразнос запрещена. Торговля счастьем, торговля будущим. Все обман, страшенный обман. Его обманули, ловко его обвели вокруг пальца эти заговорщики и воры. Но он им еще покажет. Он еще найдет справедливость, даже если ему придется полсвета обойти. Но в душе он понимал, что уже ничего никому не покажет, что у него не будет возможности ничего показать, что ему не дадут такой возможности. Даром что у него такие большие и сильные руки, руками в этом случае ничего не докажешь. Ах, разве я это заслужил? За мою самоотверженность. За мою сознательность. Вот тебе — вместо медали. Что говорит официантка? У нее продолговатое лицо, она немного напоминает лошадь. А глаза у нее красные, как у кролика. Нет, она ничего не говорит, просто стоит около стола и смотрит на меня. Она меня жалеет. Ах, мать твою так, что ты меня жалеешь? Я не жалкий, зачем мне твоя жалость? Только толчется около меня, морда лошадиная, чего ей тут надо? Иди к черту, все катитесь к чертям собачьим, заговорщики и женщины, все. Потому что я один, и если меня надо жалеть, я сам себя пожалею, и нечего совать нос в чужие дела. Конечно, еще рюмку, и еще, и еще. Упьюсь до смерти, я им покажу, кого они выплюнули, как сгнившую черешню. Кого выкинули за борт. А вообще ничего я никому не покажу. Для них я мертв. Они сбросили меня со счетов. Закрытый случай. Эх, бога их в душу. Вдруг он ударил кулаком по столу. Рюмка подскочила и разлилась. Подбежала официантка.