Захария Станку - Ветер и дождь

— Откуда ты все это знаешь?

— От старших…

Жена кровельщика, увидев меня как-то на улице, позвала к себе:

— Эй, курносый! Ну-ка поди сюда.

— Меня зовут не Курносый, мадам Ася. Меня зовут Зубастый. Это мое прозвище. Так меня зовут и друзья и враги. Почему это вдруг вы решили звать меня Курносый?

— Ладно. Я тоже буду называть тебя Зубастый… Иди-ка сюда, Курносый-Зубастый… Зубастый-Курносый…

Она была веселая, мадам Ася. Она мне нравилась.

— Ну-ка протяни руку!

Я протянул руку. И она дала мне конфету… Ох, какие сладкие были конфеты, которые не раз давала мне мадам Ася. Я сосал их с наслаждением. А жена кровельщика спрашивала:

— Ну как — сладкие?

— Да, сладкие. Почти как мед.

— Курносый-Зубастый, это ты вчера увел мою дочку в лес?

— Не в лес, а в рощу. Мы были в роще. Но я ее не уводил. Она сама увязалась за нами. Мы только позволили ей идти с нами.

— А вернулись вы ночью?

— Да. Потому что роща далеко, очень далеко от Омиды.

— В следующий раз, если Роза пойдет с вами, постарайтесь вернуться засветло. Господин Калеб очень сердился. Господин Калеб испугался…

— Почему?

— Дети не должны разгуливать по ночам. Вдруг вы повстречаете плохих людей и они вас побьют? А ведь может случиться и кое-что похуже…

— В наших краях плохие люди крадут только лошадей. Или ломают замки и влезают в дома… Детей никто не трогает. На детей никто даже не смотрит.

— Это не совсем так, Курносый. Разве ты не слышал, что случилось в прошлом году в Бадулясе с дочкой Цуркана?

— Да, слышал. Можете не рассказывать. Я ведь двоюродный брат Стелуцы Цуркан.

— Вот видишь! Значит, я права. Так что в другой раз…

— Ладно, в другой раз мы вернемся пораньше.

Дня два я держал слово, а потом забывал. Разве можно ходить в лес или рощу и возвращаться засветло? И мы запаздывали. Нам нравилось наблюдать закат солнца в степи. Нам нравилось смотреть, как широкие тени ложатся на землю, как темнеет небо, как, едва только зайдет солнце, землю уже окутывает мгла, сквозь которую нельзя разобрать очертания предметов. Нам нравилось следить, как всходит луна, ночь становится бледной и кругом возникают таинственные силуэты, похожие на людей. Нам нравилось вглядываться в усыпанное звездами небо. Сколько в небе звезд? Сто? Тысяча? Десять тысяч? Разве кто-нибудь может сосчитать звезды в небе? С трудом еще можно подсчитать травинки на маленькой поляне. Быть может, счету поддаются и листья на одном дереве. Но звезды в небе сосчитать невозможно. Некоторые даже не видны простым глазом. Они сливаются и блестят, как далекий бледный огонь… Звездный огонь…

Бадуляса — это село, расположенное неподалеку от нашего. Одна из сестер моего отца вышла замуж за некоего Цуркана из Бадулясы. Сестра отца вскоре умерла. Цуркан снова женился. Новая жена Цуркана считала, что она тоже родня моему отцу — ведь она заняла место его сестры. И она приходила к нам в гости. Она приходила в сопровождении мужа и дочурки, которую звали Стелуца. В прошлом году Стелуце исполнилось четырнадцать лет. Рядом с их домом жил старик вдовец. Однажды он позвал Стелуцу и попросил ее убрать в его комнате. Девочка согласилась. Она перешла улицу и вошла в домик вдовца. И больше не вернулась… Старик изнасиловал ее и задушил. Потом сунул мертвое тело в мешок, дождался темноты и отнес его в поле. Там в канаве среди виноградников нашли через три дня труп. Стелуцу похоронили. Это были красивые похороны. Съехалось множество людей из всех окрестных деревень. Я тоже был на похоронах. А вскоре дознались, кто убил Стелуцу. Вдовец во всем признался… Дядя Цуркан и его жена продали свой дом, землю, виноградник и переехали в Турну. Там они поселились на окраине. Что бы ни случилось, а жизнь продолжается…

Я часто бегал смотреть, как Абрам Калеб кроет новым железом крышу нашей деревенской церкви. Сулейман снимал старое, ржавое и бросал его наземь. Увидев меня, он старался кинуть так, чтобы попасть мне по голове. Почему? Разве я сделал ему что-нибудь плохое? Нет, я не сделал ему ничего плохого. Почему же он пытался разбить мне голову? Просто чтобы позабавиться. Есть люди, которых подобные вещи забавляют.

Однажды моя мать спросила мадам Калеб:

— Где вы нашли этого башибузука?

— На окраине Турну, где живут турки. Он голодал, и Абрам его пожалел, взял к себе в ученики. Вот уже больше года турок ездит с нами — куда мы, туда и он. Когда Абрам получает расчет, он выделяет часть денег и Сулейману.

— А турок работает?

— Когда пригрозишь ему кочергой. Иначе развалится на травке и будет дрыхнуть до вечера. Уж очень он любит спать…

Видя, что я все время верчусь около церкви и задираю голову, господин Калеб кричал с крыши:

— Подымись сюда, Лохматый!

— Боюсь, ваш турок сбросит меня обратно.

— Турок — хороший парень, ничего плохого он тебе не сделает.

В селе меня прозвали Зубастый. Госпожа Калеб — Курносый. А вот господин Калеб придумал мне новую кличку — Лохматый. Мое настоящее имя никого не интересовало. Никто его даже не знал. Каждый называл меня, как ему заблагорассудится. Разговаривая с господином Калебом, я слегка придуривался. На самом деле я ни капельки не боялся Сулеймана. Он корчил страшные рожи? Подумаешь, я отвечал ему тем же. Он угрожал мне кулаком? Я тут же хватал камень и делал вид, что хочу запустить этим камнем ему в голову. Башибузуку это нравилось. И он начинал смеяться, показывая свои зубы, порченые желтые зубы.

— Поднимайся сюда, чертенок, давай мириться!

Я легко поднимался по лесам, влезал на крышу и шел туда, где работал кровельщик. Абрам Калеб откладывал инструмент и, показывая мне вниз, на село, говорил:

— Красиво? Когда смотришь с высоты, все кажется красивым…

— Да, господин Калеб.

— А знаешь ли ты, что такое мечта, Лохматый?

— Знаю. Каждую ночь я вижу сны, господин Калеб. Сон, господин Калеб, — это жизнь, которой нет на самом деле. Это жизнь, которая есть и все же ее нет. А мечта — это тоже что-то такое, чего на самом деле нет…

Я запутывался и умолкал. Не только в те далекие времена мне не хватало слов, чтобы выразить свои мысли. И поныне мне частенько их не хватает… Да, да, я нередко и теперь путаюсь в словах. Есть слова, наполненные содержанием, но есть и пустые, они похожи на сорняки или на высохшие семена. Горе тому пахарю, который бросает в землю высохшие, мертвые семена.

Господин Калеб ругал меня за непонятливость:

— При чем тут сны? Я говорил о мечте, которую человек видит наяву, а не во сне. Мечта — это то, к чему человек стремится, то, чего он добивается, то, на что надеется, понял?

— Да, теперь понял.

— Так вот, какая у тебя мечта?

— Уйти из села и повидать свет…

Я хотел продолжать, но Абрам Калеб перебил меня: