Захария Станку - Ветер и дождь

На село опускалась ночь. Наступало время сна. Но я часто не мог заснуть, потому что в моем измученном мозгу теснились мрачные картины. А когда я наконец засыпал, меня терзали кошмары. Мне снились битвы и погромы. Мне снились штабеля трупов. Иногда мне снилось, что я уже и сам солдат, что в руках у меня ружье и я отстреливаюсь от наседающих со всех сторон врагов. Мне снились поля сражений. Иногда казалось, что они покрыты грязью. Иногда почва была каменистой, твердой. Но и в том и в другом случае над полем стелился едкий дым, всюду раздавались дикие крики ужаса, ржание раненых лошадей, предсмертные стоны солдат. Огонь пожара лизал мне щеки. Я шагал по трупам убитых, и они смотрели на меня неподвижными, стеклянными глазами. Раненые хватали меня за ноги, умоляли спасти их, дать им глоток воды, вынести с поля боя. Иногда мне снилось, что я сам лежу бездыханный, в крови и грязи и в моей груди торчит кинжал, которым я был заколот. А по трупу моему шагают солдаты, опьяневшие от крови, усатые, бородатые, похожие скорее на зверей, чем на людей. Мне хотелось пить, один глоток воды мог бы вернуть меня к жизни, но никто меня не слышал, солдаты продолжали шагать и давить меня сапогами. Мне было больно, ужасно больно. Я терял сознание и просыпался весь в поту.

— Хорошо детям, — говорили взрослые. — Они ничего не знают. Растут себе, как колючки в поле…

Мы действительно росли свободными и дикими. Почти как колючки в поле. Никто не обращал на нас внимания. Но что толку? Меня постоянно терзал страх, навеянный разговорами взрослых. В ту пору у меня были уже большие белые зубы, как у волчонка. И я часто смеялся. Я смеялся и скалил зубы.

— Ты чего смеешься, зубастый?

— Мне так хочется, дяденька. Хочется, и все! И я не могу остановиться. Смеюсь, пока живот не заболит. Смеюсь, пока не насмеюсь досыта…

— Хорошо, что тебе это все-таки удается… Жаль, что с едой у тебя так не получается. И почему тебе никогда не надоедает есть!

— Ну, это совсем другое дело. Есть всегда хочется. Да и сам ты, дяденька, никогда ведь не ешь досыта…

— А чем еще ты бываешь сыт?

— Зимой — катаюсь на санках, летом — купаюсь в речке, сколько хочу… Да и послушать враки взрослых — тоже сыт будешь, вчера вот дяденька Авендря рассказывал, будто бы застрелил однажды зайца, у которого-было три глаза…

— Замолчи, озорник! Не смей осуждать взрослых!

— Не ругайся, дяденька. А то я запущу в тебя камень. Я здорово целюсь, попаду точно в башку.

Дядя Войку весело смеется:

— Ты похож на своего деда, моего покойного отца. Да и на меня ты похож. Не терпишь, чтобы тебе наступали на хвост… Хвоста у тебя нет, но ты не терпишь, чтобы тебе на него наступали. Молодец! Всегда будь таким. Держи хвост пистолетом!

Отец мой быстро сдавал. Он как будто весь высох. Старела и мать. Старели наши соседи и соседки. И шелковицы постарели. И акации. Даже тополь, который стоял посреди двора. Все деревья во дворе и перед домом старели и каждый год теряли свои ветки. Все, все, что меня окружало, старело. Только мы, дети, росли. Вокруг нас росла и трава. Но трава жила недолго. Весной она пробивалась из земли, а осенью уже засыхала. К началу зимы трава умирала.

Иногда я жалел, что не могу расти так же быстро, как трава. Мне не терпелось вырасти поскорее и пойти по жизни быстро и весело. Как можно быстрее…

— Ты и так пройдешь свою дорогу очень быстро. Зачем тебе торопиться? И в конце концов станешь травой. Хочешь ты этого или не хочешь, а все равно превратишься в траву и тебя будут щипать ослы. Да, да, ослы пасутся на траве, которая вырастает из праха умерших людей. Таков удел всех. Это и твоя судьба, твой жребий… От этой судьбы не уйти даже королю… Да, да, настанет время, когда ты будешь травой и тебя будут щипать ослы…

Я задумывался. Мне становилось грустно, и я спрашивал:

— В самом деле ослы?

— Да, ослы. Они очень любят траву… Впрочем, ослов не мешает опасаться и сейчас, пока ты еще жив, пока ты еще человек. Осел может стукнуть тебя копытом, когда ты меньше всего этого ожидаешь. У него крепкие копыта. Он может так лягнуть, что и помереть недолго.

— О господи!

Я превращусь в траву, и меня будут щипать ослы! Почему ослы? Я не очень-то люблю ослов… Вот лошади — совсем другое дело. Больше всего на свете я люблю лошадей. Они несутся галопом по полям. Они ржут. Они быстрые, сильные, ласковые. Георгий Победоносец всегда изображается на иконах верхом на коне, на великолепном белом коне, который топчет копытами дракона… Прекрасные принцы несутся верхом на белых конях… Во всех сказках кони всегда белые. Только святой Димитрий, как говорит легенда, ездил на красном коне. Его конь был красный, как огонь… Как жаркое пламя…

В наше село приходили не только бухарестские газеты «Адевэрул», «Диминяца» и «Универсул», но и еженедельник, который назывался «Война народов». Именно в нем печатались цветные рисунки и фотографии, изображающие различные батальные сцены. Этот журнал получал наш учитель Попеску-Брагадиру и иногда давал его мне поглядеть. Все мои военные кошмары питались иллюстрациями из этого журнала. Именно в нем я впервые увидел трупы, сложенные штабелями, и все прочие ужасы Балканской войны. Солдаты, оставшиеся в живых, не могли справиться с погребением такого множества убитых, поэтому они и складывали их трупы штабелями, обливали керосином и поджигали. Мертвые горели ярким красным пламенем.

В то время как одни люди убивали друг друга на Балканах, другие, может быть, именно поэтому вспомнили о боге.

— Где бы найти бога и попросить его избавить нас от войны?

— В церкви. Где же еще?

И вот молодые люди, особенно те, кому предстояло идти в армию, повадились ходить в церковь. Батюшка Томица Бульбок сразу же заважничал и стал упрекать всех, в том, что они довели церковь до запустения.

— Что? Вспомнили бога? — спрашивал батюшка.

— Вспомнили, батюшка.

— То-то… А в божьем доме гуляет ветер и плещет дождь. Посмотрите-ка на святых — они отсырели.

— Так, может, высушить их, батюшка Томица? Видимо, настало время, чтобы слегка подсушить их…

Но батюшка Томица Бульбок не понимал иронии.

— Как же это можно святых сушить? Вы поглядите на них — кожа да кости. Они вели праведную жизнь, часто постились, потому и стали святыми.

— В таком случае мы тоже святые, батюшка. И от нас остались только кожа да кости. Мы тоже часто постились. Гораздо чаще, чем полагается…

— Не о вас речь. Речь идет о святых. О тех, чьи лики изображены на стенах нашей церкви.

— О них мы и говорим, батюшка. Мы предлагаем высушить их.

— Да как вы это сделаете?

— Очень просто. Принесем лестницу, приставим ее к стенке, влезем наверх и вытрем святых тряпками или полотенцами.