Захария Станку - Ветер и дождь

Гынжи, хоть и слышали наш разговор, не проявили к нему никакого интереса. Разумеется, они не знали всего, что знал я. Но им и не нужно было никаких новых доказательств, чтобы считать Калистрата Грэмаду бандитом. Им вполне хватало того, что они о нем знали.

Гынжи снова оседлали своих лошадей и приказали пленникам идти вперед. Босоанка и отец Грэмада послушно зашагали по шоссе. Ветер тревожно шуршал в сухих бурьянах и жнивье. Мы ехали теперь ветру навстречу. Мы возвращались в Телиу. В уездный город Телиу.

Один из Гынжей, молодой, светлоглазый, русоволосый, нагнал меня и спросил:

— Как мыслите, товарищ кандидат, не пора ли намять им бока?

— Зачем?

— Просто так. Чтоб запомнили сегодняшний день.

— Нет, я против.

Гынж пришпорил своего коня и удалился, бормоча что-то себе под нос. Боюсь, это были ругательства в мой адрес. И может быть, я их заслужил…

Всю дорогу до города в моей душе неустанно бурлили хлынувшие на меня воспоминания. Всю дорогу я пытался разобраться в них и привести их в порядок.

С инженером Мареем Косымбеску, шагавшим теперь со связанными руками по грязному шоссе, меня познакомил много лет назад в Бухаресте философ Балбус Миерла. Состоялось это знакомство в знаменитом заведении, где в те годы можно было встретить великое множество известных политиканов, дельцов, писателей, журналистов, — в бухарестском кафе «Корсо».

Прекрасна — и особенно в тот год — была бухарестская осень. Прекрасны первые осенние дни, когда жара спадает, листья каштанов на шоссе Киселева начинают покрываться медью, и солнце садится в нежном золотистом мареве. В такие дни над столицей стоит высокое прозрачно-голубое небо, а ветер, приходящий издалека, несет с собой запахи полей и лесов.

На перекрестке двух центральных улиц я услышал нежный и звучный голос:

— Порумбиелу!.. Кукуруза!..

Разносчица-цыганка смуглолица, почти черна. Кукурузные початки, которые лежат в ее лохани, желты, золотисты. Молодая кукуруза нежна и горяча. И разносчица-цыганка нежна и горяча… Она ведь тоже родилась и выросла на этой горячей и черной земле…

То, о чем я хочу сейчас рассказать, случилось однажды утром, в один из последних августовских дней. Проходя по Каля Викторией, я повстречался с Балбусом Миерлой. Он схватил меня за пуговицу пиджака, что делал каждый раз, встречая меня на улице. В те годы Балбус был еще молодым человеком, крепким, высоким, с крупной головой и худым лицом, на котором особенно выделялись невероятно тонкие губы. Из-за них рот Балбуса Миерлы казался рыбьим, а его маленькие глазки я бы сравнил с глазами белки, если бы у белок бывали зеленые глазки.

Схватив меня за пуговицу, Балбус дружелюбно сказал:

— Зайдем в «Корсо», выпьем пива!

— Но ведь сейчас очень рано, — возразил я. — И десяти еще нет… Начинать день с пива? Нет, господин философ, это не годится. Я согласен пойти в «Корсо», если мы будем пить не пиво, а кофе…

По дороге в кафе, когда мы поравнялись с королевским дворцом, я вдруг с удивлением увидел в одном из окон человека в полосатой пижаме. Держась за портьеру, он обозревал улицу. Я узнал короля. Балбус Миерла тоже его узнал и спросил:

— Видел?

— Да…

— Ох, и хочется же ему выйти из дворца! Дорого бы он заплатил за право прогуляться по Каля Викторией, как простой смертный. А потом зайти, как мы с тобой, в «Корсо» и заказать себе чашечку черного кофе…

— Думаю, что, если б ему уж так хотелось, он бы это сделал…

— О, нет! Хоть он и король, но этого он себе позволить не может.

— Почему? Все-таки он король. Он хозяин страны. И может делать все, что ему захочется.

— Нет. Он боится! Страх сидит у него в печенке.

— Чепуха! — сказал я. — Кого ему бояться?

— Не притворяйся дураком, — рассердился Балбус Миерла. — Как будто ты и сам не знаешь! Король боится наших ребят. Он дрожит при одном упоминании о легионерах…

— Вот как, господин философ! Ты уже якшаешься с легионерами? Я знал о твоих связях с либералами, царанистами, гогокузистами и, кажется, даже с радикалами…

Он самодовольно усмехнулся и ответил:

— Дела давно минувших дней. Я порвал со всеми этими мошенниками.

Он снова ухватился рукой за мою бедную пуговицу, а другой постучал себя в грудь.

— Знаешь ли ты, что у меня вот здесь?

— Сердце… Что же еще?

— Сердце — оно в груди… А вот здесь, в кармане… Как, по-твоему, что у меня в кармане?

— Бумажник, наверно. А в нем деньги. Или любовные письма…

— Любовные письма? — изумился Балбус — Да ты спятил! Любовь никогда меня не интересовала…

— Ты же еще не старик.

— Да, я молод. Но мною всегда владела одна-единственная страсть: политика!

Хотя, как я уже сказал, было еще довольно рано, но из корчмы Трипковича уже выходили подвыпившие господа. Один из них — хорошо одетый, в черном сюртуке, в котелке, с тростью в руках — споткнулся и растянулся на тротуаре. Ничуть не смутившись, он удобно уселся на асфальте, и тут вдруг он увидел короля, который все еще стоял у окна. Пьяный узнал его и закричал на всю улицу:

— Смотрите — Губастый! Он самый! Выглядывает в окно! Губастый!

Несколько прохожих остановились и тоже стали смотреть в дворцовые окна, но они уже ничего не увидели, король исчез за портьерой. А пьяный, рассевшийся на тротуаре, продолжал орать:

— Всю ночь Губастый выпивал в нашей компании! Выпивка что надо! С девчонками… Девчонки — первый сорт… А теперь он снова строит из себя короля…

Два господина подошли к пьяному и подняли его с тротуара:

— Пошли, Кимица… Пойдем с нами…

— Куда?

— Домой… Тебе пора домой…

Они втолкнули пьяного в машину, которая стояла неподалеку, но он все еще продолжал орать:

— Не желаю я домой! Поехали к Губастому! Надо продолжить выпивон…

Когда машина, увозившая пьяного, свернула за угол, Балбус Миерла вернулся к нашему разговору.

— Да, ты прав, — сказал он. — В бумажнике у меня лежат деньги. Но, кроме денег, там есть еще кое-что поважнее: список… Секретный список. Поскольку ты мой друг, я могу открыть тебе эту тайну.

— Что же это за список?

— Это список мерзавцев, которых мы расстреляем, как только захватим власть.

Я внимательно посмотрел на философа: он пьян? Или шутит? Нет, он не был пьян. И непохоже было, чтобы он шутил. Я спросил шепотом:

— И много «подлецов» уже попало в список?

— Двести тысяч. Или даже больше. Когда мы захватим власть, мы расстреляем их всех в одну ночь. Надо наконец очистить наш румынский лес от гнилых веток…

И Балбус Миерла сжал губы. Они почти исчезли с его лица, вместо губ я увидел лишь узкую бледную полоску.

А в глазах философа зажегся радостный огонек. Он понизил голос до шепота и сказал с видом человека, решившего доставить мне величайшее удовольствие: