Захария Станку - Ветер и дождь

— Может, они уже смылись. Ищи ветра в поле!

— Наверняка смылись. Разве они дураки? Убить человека и дожидаться дома, пока тебя арестуют и засудят? Это на них не похоже…

Но те, кто был на войне и прошел через множество опасностей, не сдавались:

— Никуда они не удрали. Братья Чиорану думают, что никто не видел, как они убили Мардаре.

— Но у них есть оружие, они будут стрелять.

— Пусть попробуют!

— Довольно болтать! Надо немедленно ехать!

Нотариус придерживался другого мнения:

— Успокойтесь. Это дело властей. Я тоже представитель власти. Не ваше это дело. Без вас разберутся.

— Как это так, не наше? Неужто нам терпеть, чтобы братья Чиорану творили самосуд, а мы так и будем сидеть сложа руки?

Нотариус обратился ко мне:

— Ваше мнение, товарищ?

Я задумался. Потом сказал:

— Не останавливайте их… Пусть едут.

Я понимал, что возбужденную толпу все равно не унять. Крестьяне, решившие схватить убийц Мардаре, не послушаются моих советов. Да и уместны ли тут были благоразумные советы? Ими сейчас управляли только чувства. И я решил: пусть едут. Пусть подчинятся этому порыву гнева.

Но вся эта история выбила меня из колеи. Я ощутил вдруг неуемную тоску. Особенно расстраивала меня вдова Мардаре. Я не мог больше слушать ее причитания. Не мог смотреть на сирот. (А я ведь не из тех, кто легко расстраивается. Однажды мне даже пришло в голову, что я похож на колодец, на поверхности которого появляются круги, только если в него бросить уж очень тяжелый камень.)

Я подумал, что мне пора покинуть Блажинь. В сущности, мое дальнейшее пребывание здесь бесполезно. То, что случилось, исправить уже нельзя… Стараясь не глядеть на труп Мардаре и особенно на вдову, я покинул двор примарии. Но не удержался и все-таки бросил последний взгляд на детей убитого. Их глаза по-прежнему с ужасом смотрели на отца. Но, пожалуй, еще больше было в их глазах удивления — они ведь никогда не видели отца таким неподвижным и молчаливым. Жизнь его оборвалась… А что такое жизнь и что такое смерть? Когда кончается одно и начинается другое? Раздался колокольный звон. Кто-то забрался на колокольню и ударил в колокола… Церковный колокол оплакивал товарища Мардаре, коммуниста Мардаре, убитого братьями Чиорану, боярами из Кырну…

Я отвязал свою лошадь и спросил крестьянина, который ездил со мной к болоту, не согласится ли он сопровождать меня в Темею. Увидев, что он колеблется, я сказал:

— Учти, я тебя не неволю. Хочешь — поедем. Не хочешь — я поеду один.

— Так разве я отказываюсь? Не пойму только, вы сами-то зачем лезете в волчью пасть? С богатеями из Темею шутки плохи…

Я взобрался на лошадь. Молодой крестьянин сделал то же самое. Мы выехали из Блажини молча и молчали почти всю дорогу. Перед моими глазами стоял убитый Мардаре. И мне казалось, что всем своим обликом он говорит: «Не надо туда ехать… Не надо вам ехать в Темею».

В Темею мы прибыли уже во второй половине дня. Село поразило меня. После того, что я видел в Блажини и других местах, зрелище, открывшееся моим глазам, показалось мне настоящим чудом: просторные дворы, солидные каменные сараи и другие постройки, почти за каждой оградой высокие копны сена. Но удивительнее всего были, конечно, дома: высокие, красивые, с резными окнами, с железными крышами. На каждом окне — занавески. Дети, которых я увидел на улице, тоже совсем не были похожи на крестьянских детей: упитанные, хорошо одетые. Женщины были высокие, сильные, статные. И одеты, как боярыни — в длинных шерстяных платьях, в красивых шалях. Мы встретили по дороге и мужчин, и я заметил, что они смотрят на нас с нескрываемым любопытством. Вероятно, они знали, кто мы такие. Нотариус из Блажини сообщил сюда по телефону о моем прибытии и попросил созвать народ для встречи с кандидатом.

Почти все мужчины тут носили высокие барашковые кушмы, как бояре в старые времена. Да и вся остальная одежда — расшитые жилеты и рубахи, высокие сапоги с серебряными кантами — свидетельствовала не только о достатке, но и о щегольстве. Мой спутник сказал:

— Плохи дела, товарищ. Очень плохи. Мы сами с тобой по собственной воле полезли в волчью пасть.

Он говорил словно бы шутя. Но в то же время ясно было, что он испугался. Я ответил:

— Поживем — увидим…

Мой спутник ухмыльнулся:

— Увидим, если поживем…

Тем временем мы подъехали к примарии. Здесь собралась целая толпа: человек триста.

Село Темею очень большое. В нем около шести тысяч жителей, и почти все зажиточные. Это я слышал еще в Телиу. Но, посмотрев на этих людей, я подумал: слово «зажиточные» тут, пожалуй, не подойдет: это богачи!

Они тоже смотрели на меня. Они разглядывали меня так пристально и так вызывающе, что я на миг даже устыдился своего костюма. Люди, собравшиеся здесь, были одеты, как бояре на старинных литографиях. Я подумал, что следовало бы одеться по-другому, собираясь сюда. А на мне было довольно потертое, видавшее виды кожаное пальто и простая шапка. Но эта мысль была мимолетна. Я тотчас же о ней забыл и потихоньку шепнул своему спутнику:

— Никуда не отлучайся. Будь начеку!

— Ясно! — ответил он. — В случае чего попробую прийти вам на помощь… Если только не испугаюсь…

— А если испугаешься?

— Попробую не испугаться!

Мы оба рассмеялись и в таком, уже более веселом настроении привязали своих лошадей к забору примарии и вошли во двор, где стояла толпа. Мы громко поздоровались. Ни один человек нам не ответил, как будто все собравшиеся здесь были глухонемые. Я пошел к крыльцу, навстречу мне сделал несколько шагов какой-то толстяк с широким и румяным лицом. Я обратился к нему с обычным приветствием:

— Доброго здоровья!

— Н-да, — неопределенно ответил толстяк. — Вы, верно, ждете, чтобы и я сказал вам: добро пожаловать? Н-да… Этого я пока говорить не стану. Подождем. Вот так. Да.

Я выслушал его не перебивая, потом сказал:

— Я приехал сюда поговорить с людьми.

— Это можно, — сказал толстяк. — Пожалуйста. Видите — люди сами пришли посмотреть на вас. Так что можете немедленно приступать к делу. Если ваши речи им понравятся, они вас внимательно выслушают. Если нет — освищут. Только и всего. Все ясно и просто.

— Вы здешний примарь?

— Да. Меня зовут Илие Иким.

— А давно вы состоите в этой должности, господин Иким?

— Не так чтобы уж очень давно, господин кандидат. Лет двадцать, не больше. Всего лишь двадцать лет.

Он самодовольно усмехнулся. Я тоже усмехнулся и спросил:

— Значит, если людям не понравится то, что я им скажу, они меня освищут?

— Да… И повернутся к вам спиною… Или…

— Что или?

— Ничего особенного. В крайнем случае они вас изобьют. Или проломят вам голову…

— А может, чего доброго, и убьют?