Захария Станку - Как я любил тебя

— И часто у тебя распухает горло, Дарие?

— Каждый год, тетушка Уцупер. Каждый год я выпиваю несколько ложек керосина. Каждый год Петра лазит мне пальцем в горло. А палец у нее толстый, длинный, с острым ногтем.

— А ты чего бы хотел?

— Ничего бы не хотел.

— Как это ничего?

— Ничего! Чтобы горло не пухло и нарывов не было.

— Вот подрастешь, и не будет нарывов.

Хорошие парни выросли у старой Петры. Все их знают. Все расхваливают. Все ей завидуют. Выросли они работящими, домовитыми, не гулливыми, хоть и растила их сызмальства Петра одна, без мужа.

— Трудитесь, сил не жалея, — наставляла она сыновей. — Бедняку без работы — погибель. Работящими будете — не пропадете, и я вам буду не в тягость.

Нене Стэнике и нене Михалаке, как и мы все, работают и в Белитори, и в Бэнясе, в Сайеле и в Секаре. На помещика. Трудятся с утра до ночи не покладая рук. Только от такого труда сильно не разбогатеешь. А мужики они не промах — расчетливые. Нене Михалаке и женился, к примеру, не с бухты-барахты, как иные прочие, что млеют от девичьего взгляда. Он искал жену себе под стать, чтоб никакой работы не чуралась. И нашел себе Нету. И женился на ней. А где он ее нашел? Аж на берегу Олта, в селе, которое зовется Почесуха. И что это за название такое никудышное?.. Рассказывают, давным-давно, при царе Горохе, когда лисы с курами дружили, а волки овец сторожили, стояла в тех местах корчма, и хозяйничала в ней игривая, смазливая, пухленькая да бойкая на язык бабенка. Звали ее Илинка. До сих пор про нее песенку поют:

Вино у Илинки лилось рекой, но попивали у нее и водочку. А закусывали овечьей пастрамой с белым теплым хлебом. Хозяйка она была ласковая, всем угодить умела. Гости ни в чем нужды не знали — и за свои деньги ели досыта, пили допьяна, и вдобавок получали то, что ни за какие деньги не купишь…

— Дарие!..

— Что, тетушка? Я что-нибудь не так сказал?

— Так, Дарие, так… Ну а дальше-то дальше что было?

Как-то прасол гнал стадо к дунайским плавням и заночевал у Илинки. Чем одарила Илинка прасола — никому не ведомо. А вот прасол наградил Илинку чесоткой. Илинка полечилась крепким раствором щелочи с серой и выздоровела, но прежде успела облагодетельствовать чесоткой не одного гостя. И те передали чесотку своим женам и ребятишкам. С той поры по милости бедовой корчмарки и пристало к безвинному селу поганое название Почесуха. Даже и теперь — встретишь мужика из тех мест и спросишь:

— Откуда ты, дяденька?

А он потупится и скажет:

— Из деревни не хуже других.

— Что ж, Нета из рода той самой Илинки?

— Откуда же еще? Только не любит она в этом признаваться. Нета стыдлива, тетушка Уцупер.

Тетушка лукаво улыбается. Я чувствую, мой рассказ пришелся по вкусу: солоноват, но в меру.

— Нета из себя видная, дородная женщина. Ахнет кулаком — камень расколет. Некоторые говорят: здорова́ больно! Ладная да спорая, в работе ее не переплюнешь. Случись драка — и тут никому спуску не даст. Пятипудовый мешок взвалит на плечо и несет как пушинку. Поднимет — не охнет, опустит — не крякнет. И басит, будто мужик хрипатый. Вечерами парни, что поудалее, у которых одно на уме, бродят, раздувая ноздри, вокруг хаты Михалаке. Известное дело: раз у бабы между передними зубами щель, то сговориться с ней легче легкого — да об этом на селе кого хочешь спроси, скажут. Только подмигни такой бабе да попроси выйти вечерком к пряслу, и она твоя. Не устоит. Ясное дело, согласится не задаром, не то что другие бабы.

— Даром, — сказала Нета одному ухажеру, — подают, мил друг, только кружку с водой. Да и то, пожалуй, не всякому.

Бродит вокруг хаты Михалаке и мой двоюродный брат Василе, сын дяди Войку, старшего брата моего отца. Отец хоть и в ссоре с теткой Бызаркой, его матерью, но о Василе печется и ему выговаривает:

— Сам женой не обзавелся, так за чужими ухлестываешь?

Двоюродный брат Василе на попреки отца только смеется:

— Ты тоже в мои годы в святых не ходил!

— Мне сам бог велел, — довольно ухмыляется отец, вспоминая свои молодые годы. — Я вдовцом остался.

— А и женился второй раз, все одно за бабами бегал!

Отец возвышает голос:

— Ах ты щенок! Тебе ли меня судить? У меня голова седая!

— Какой же я щенок, дядюшка! Через три месяца в солдаты возьмут.

— Коли доживешь!

— А почему бы и не дожить?

— Пришибет тебя Михалаке дубинкой!

— Меня? Дубинкой?

Сын моей тетки Бызарки нахохливается как петух. Он и впрямь на петушка похож. Жаль, гребня нету. И перьев — один пух над губой, а сбрить ни за что не соглашается. Думает, что так он на вид постарше, с пушком-то. Думает, сам черт ему не брат.

— А что, испугается?

— И у меня дубинка найдется!

— Ты, Василе, в коленках слабоват. А Михалаке… Михалаке богатырь!

— Здоров, да неповоротлив. А я хоть и мелок, да ловок.

— Тебе виднее, Василе.

— И я говорю: мне виднее. Нечего тебе в мои дела мешаться!

— Смотри, наплачется мать из-за тебя.

— Ишь ты, давно ли мамашу мою стал жалеть?

Отцу надоело язык бить попусту, махнул он рукой да и отвернулся. А Василе закричал ему вслед:

— А хороша Нета, а? Огонь, а не баба! Жаль, тебе она не по зубам.

Для двоюродного моего брата Василе, да и всех прочих бесстыжих парней нашей Омиды, счастье, что нене Михалаке хоть и держит глаза и уши открытыми, но на утехи своей Неты смотрит сквозь пальцы. Доказано-раздоказано, что жена у него порченая. Сглазили ее — не может она родить. Яловую корову отводят на базар. Мяснику продают или на бойню. Неплодным овцам горло перерезают. Баранина с жирком, когда тушишь ее зимой с кислой капустой, и вкус радует, и желудок насыщает. Про козу без козлят и говорить нечего — содрал шкуру, и дело с концом. Козья-то пастрама — кто ее не отведал, тот радости в жизни не знавал. А с женой бесплодною что станешь делать? Ни продать ее, ни шкуру спустить. Бросить ее? А зачем бросать, когда она за четверых работает? И велик ли убыток для нене Михалаке, если его Нета с другим помилуется? Думал Михалаке, думал, и так, и этак прикидывал. Да нет, невелик. Потолковал с матерью. Поговорил с Унтурикой. С Диоайкой посоветовался. И решил: смотреть на все сквозь пальцы. Ведь можно и так рассудить: если дать бабе волю поступать как вздумается, то кто знает, глядишь, и появится на прорехе заплатка, глядишь, туда залетишь, куда и во сне не заглядывал. Раз терпит ее господь, может, и затяжелеть поможет, и принесет она в дом достаток, а в колыбель — украшение.

— Что это у тебя за дерево во дворе?

— Персик.

— Когда ж ты его посадил?

— А я и не сажал.

— А кто сажал?

— Не знаю.

— Как же он у тебя во дворе появился?

— Может, шел мимо моего двора прохожий человек да нес полную шапку персиков. Съел один персик, а косточку через плетень бросил. Вот и выросло деревце.