Захария Станку - Как я любил тебя

«Эх, волы мои милые, состарились вы вместе со мной и моей Марией; трудились вы вместе с нами, а теперь состарились; и гоню я вас на базар на продажу; продам я вас мяснику, а он вас и зарежет…»

Я видел, как режут цыплят, видел, как режут индюков и индюшек, козлят и ягнят, козлов и баранов, я знал, как режут телят и коров, знал, как режут и быков: полоснут по горлу ножом, полоснут — и конец. У нас в Омиде скотину резали во дворе у корчмаря Бучука или у другого корчмаря, Томы Окы, но совсем не каждый день. А в городе все по-другому. В Руши-де-Веде и в Турну люди и за стол не сядут, если нет мяса. Мясники едва поспевают их обслуживать. И наши волы… наши волы…

«Эх, волы мои родные, мои милые, будь у меня все, что надо, кормил бы я вас и не гонял на работу, жили бы вы у меня на дворе и умерли от старости. Но я бедный человек, мои милые, дом у меня полон детей, потому и должен я вас продать мясникам на убой…»

Волы медленно шагают вперед, двигаются через время, которому нет ни начала ни конца, и тянут за собой телегу. Скрипит щебень под колесами, а волы ничего не понимают, что там говорит им отец. А может, они все понимают, но пресытились такой жизнью и покорно подчиняются судьбе.

«Давай-давай! Шагай, Рыжий! Шагай, Серый!»

В небе над нашими головами сияет луна, щедро рассыпаны звезды, скользят какие-то тени. Кто знает, может быть, тени, что мы видим на небе, вовсе не тени, а души умерших. А у волов тоже есть душа. Если нет у них души, то почему? А если у них есть душа, то куда же она девается, когда волов зарежет мясник и мясо их продадут на базаре?

Я привык к нашим волам, привык к Рыжему и Серому. Это добрые волы, они никогда не бодались. Я вырос возле них, ползал у них под ногами, держался за их рога, и они ни разу меня не боднули, не сделали мне ничего плохого.

«Не нужны мне норовистые волы, как бы, не дай бог, детей не забодали!»

Волы были добрые, покладистые, но теперь они уже не могут работать. Теперь отец продаст их в городе мясникам на убой. Я представил себе, как им перерезают горло, как с них сдирают шкуру, как их разделывают и подвешивают куски мяса на крюки в мясной лавке Тоне, потому что не кто иной, как дядя Тоне, мамин брат, мясник, купит наших волов.

«Шагай, Рыжий… Шагай, Серый…»

Неожиданно для самого себя я издал пронзительный крик. Так кричат испуганные дети, которым приснился страшный сон. Отец спрыгнул с телеги, подошел к волам, отвел их на обочину дороги и снял с них ярмо.

«Что с тобой? Что случилось?»

«Мне приснилось, — слукавил я, — что мясники режут наших волов».

«Эх, сынок, сынок, твой сон в руку. Так оно и будет».

«Сегодня?»

«Может, и не сегодня, а через день, через два, три…»

Я соскочил с телеги и собрал кучу сухой травы. Отец поджег ее, и на обманчивом скудном огне на обочине дороги мы испекли несколько початков кукурузы, которые наломали тут же, в поле, и съели их. Кукуруза была мягкая, сладкая. Горе мое прошло. Волы щипали траву возле дороги.

Луна побледнела, небо стало голубоватым, приближался рассвет. Отец снова запряг волов в телегу.

«Пошел, Рыжий… Пошел, Серый…»

Он посадил меня рядом с собой, закурил цигарку и начал рассказывать:

«Могло ведь быть и так, что ни тебя бы не было на свете, ни твоих братьев, ни сестер, кроме Георге и Ляны, которые родились до того, как меня забрали в солдаты. Служил я в Турну, в резервном кавалерийском полку. В те времена в наших местах еще не было никакой железной дороги. Люди путешествовали в дилижансах, дилижансы возили и почту, и даже деньги. Дилижанс, который следовал из Турну в Бухарест, до Александрии сопровождал кавалерист из нашего полка. А от Александрии его охранял кавалерист из Бухареста. В Александрии наш кавалерист получал под охрану бухарестский дилижанс и следовал с ним обратно в Турну. В обратный путь отправлялись всегда вечером и прибывали ночью, в темноте. Как-то раз был я в Турну. Сидели мы в казарме, ужинали. Вдруг приходит сержант и говорит мне:

— Тудор, завтра утром твоя очередь сопровождать бухарестский дилижанс в Александрию.

— Слушаюсь, господин сержант.

Тут поднимается один солдат, Илие Алимош из Олоджи, и говорит:

— Пошлите меня, господин сержант. Мне сказали, что у меня жена заболела. Я бы хотел заглянуть домой, повидать ее.

— Как хочешь, если Тудор не возражает.

— А что мне возражать, господин сержант. Если Алимош поедет вместо меня завтра, значит, в другой раз, когда наступит его черед, поеду я.

Сказано — сделано. На следующий день утром Илие Алимош верхом на лошади и вооруженный до зубов отправился с дилижансом в Александрию. В Олодже, где дилижанс остановился, чтобы принять письма, солдат повидался с больной женой. Поехали они дальше. Дилижанс из Бухареста прибыл в Александрию с запозданием. В Турну он должен был быть в десять часов. А его не было ни в десять, ни в одиннадцать, и в полночь он не приехал. Подняли тревогу. Послали несколько человек навстречу, посмотреть, не случилось ли чего по дороге. Меня тоже послали. Далеко нам ехать не пришлось. Только мы выехали на Турну через Фынтына-Дроний, свернули вправо, поднялись на взгорок — тут у моста и нашли перевернутый дилижанс. Пассажиры все были крепко связаны, рты заткнуты кляпом, а кавалерист и кучер лежали убитые. Вот так! А что бы случилось, если бы жена Илие Алимоша не заболела и он сам не отпросился бы у сержанта сопровождать бухарестский дилижанс вместо меня? Погиб бы я, а не Илие Алимош. А если бы я погиб, я бы не женился на твоей матери — и не было бы ни тебя, ни Рицы, ни Штефана, ни Елизабеты, ни Стелы, никого бы из вас не было вовсе. Понял? Ни один из вас не появился бы на свет божий».

«Да. Понял. Мне… Мне было бы очень жалко».

Отец расхохотался. Он покатывался со смеху. Никогда он так не смеялся, сколько я его помню. Ему никогда не было так смешно с тех пор, как он трудился вместе с Рыжим и Серым, с волами, которые состарились у нас, с волами, которые уже стали непригодны к работе, за что отец и хочет продать их в городе мяснику на убой!.. На убой, потому что они уже стали непригодны к работе.

А что делается с людьми, когда они уже не могут работать?

«Папа, почему ты смеешься?»

«А как же не смеяться? Ведь если бы ты не появился на свет божий, тебя бы не было, а если бы тебя не было, то как бы ты мог жалеть об этом?»

Я решаюсь попросить отца:

«Не продавай сегодня волов. Подержи их еще. Продай в другой раз».

Отец удивляется:

«Что это тебе пришло в голову? Почему не продавать?»

«Если ты продашь… если ты продашь их мяснику, он их зарежет».

«Зарежет, для этого он их и покупает».

«И тебе не жалко?»

Лицо у отца мрачнеет.

«Жалко, но что поделаешь. Если хотим жить и работать, нужно купить других волов, пару молодых и сильных…»