Захария Станку - Как я любил тебя

— Да, помню.

Близкие и дальние родственники из других сел, собравшиеся, чтобы попрощаться с покойницей и принять участие в похоронах, так напились и наелись, что забыли, ради чего явились сюда. Они проходят мимо нас с отцом, словно не замечая. Некоторые идут тяжело, нетвердо держась на ногах. Другие шагают бойчее, но опустив голову к земле. У женщин заплетаются языки. Все они разбредаются по двору и по саду. Некоторые ложатся прямо на траву, кто вытягивается во весь рост, кто свертывается калачиком, и тут же засыпают. Другие, у кого хмель еще не совсем затуманил голову, вытаскивают из скирды охапки соломы, расстилают ее на траве и потом ложатся.

Шум на нашем дворе затихает, затихает и суета на селе. Только время от времени раздается гудок товарного поезда на станции, где-то на другом конце села хрипло лает собака да поет от скуки сонный сторож. Отец закуривает новую цигарку. Закуриваю вместе с ним и я. На кухне пекутся последние калачи, последние булки.

Почти изо всех сел долины Кэлмэцуя явилась к нам многочисленная родня, чтобы попрощаться с мамой и принять участие в похоронах. Завтра нахлынет еще больше родственников.

— Пойдем посмотрим в последний раз на Марию. Поглядим и на сынков ее из Бухареста.

Нужно приготовить еды и вина на всех, кто завтра будет в нашем доме, на нашем дворе и возле двора.

«Позаботьтесь, милые, чтобы на моих похоронах никто не остался голодным или обойденным чаркой вина».

«Позаботимся, мама».

О своих похоронах она говорила так, словно это будут похороны совсем другого, незнакомого человека.

Говорила! А теперь уже больше не говорит. Ни словечка не проронит, ни словечка.

Мой брат Ион ходит по двору, держа за руку свою сербиянку. Они устали, им бы лечь где-нибудь поспать, но боятся отца. Отец чувствует это и подзывает их.

— Вы заморились, спать хотите. Так не стесняйтесь. Никто не обидится, а мать — уж меньше всего. Найдите себе местечко и ложитесь.

Мой брат Ион-адвентист молчит, но Оленка, моя невестка, выпаливает:

— Мы бы пошли под навес, на пригорок.

— Ступайте с богом.

Они уходят, держась за руки. Выходят со двора, пересекают железнодорожную насыпь, поднимаются на холм. Луна ярко освещает две фигуры, взбирающиеся по склону. Вот они перевалили за гребень холма, и их больше не видно.

«Приятного вам сна, — желаю я им обоим про себя, — приятного сна».

Никто мне никогда не желал приятного сна, никто и никогда. Возможно, это и к лучшему. Ведь, может быть, самый приятный сон — это тот, которым спит теперь мама, сон без сновидений, без забот, без пробуждения. Моя сестра Евангелина проявляет обо мне заботу:

— Зэрикуце, ты ведь устал, дорогой, пойдем ко мне, я тебя уложу, сосни хоть немножко.

До сих пор Евангелина всегда меня называла «братцем», как старшая сестра. Теперь, когда мама умерла, она по необходимости должна заменить нам мать… Заменить мать! Но никто не может заменить матери.

— Пойдем, Зэрикуце, а то завтра ты совсем раскиснешь.

— Не раскисну.

Ни родные, ни друзья не знают, какой я двужильный. Однажды я работал целую неделю не смыкая глаз, потом поспал два часа и еще проработал неделю без перерыва. Мне нравится подвергать испытанию свое тело и дух. Может показаться, что я насмехаюсь над жизнью. Ни в коем случае. Я ценю жизнь ровно настолько, насколько она этого заслуживает.

Сестра моя Евангелина отходит от меня, но, сделав несколько шагов, оборачивается и говорит:

— Ты знаешь, что я начала слепнуть? Через год, от силы через два я уже ничего не буду видеть. Ты слышишь? Я ничего не буду видеть… Зачем мне будет жить тогда?

Молчу и притворяюсь, что ничего не слышал.

— Вот мама ничего больше не видит, но ведь она умерла, а я…

— Я тебя отвезу к доктору. Возможно, он найдет для тебя лекарство.

— Не хочу я к доктору. Если хочешь потратить на меня деньги, свези меня к знахарю. Я слыхала, что в Сяке живет знахарь, который лечит от всех болезней.

— Ладно, свезу тебя к знахарю.

Дует ветерок. У нас во дворе опять пахнет подсолнухом, спелыми яблоками, виноградом. Мне делается зябко, отцу тоже. Мы закуриваем. На этот раз курим, чтобы согреться. Отец взглядывает на небо и говорит:

— Через час взойдет солнце. В хороший день будем хоронить твою мать, сынок, в хороший день.

Он бросает наполовину выкуренную цигарку и растаптывает ее ногой, а сам дрожит, словно его бьет озноб.

— Отец, что с тобой?

— А что может быть? Ничего! Мне вдруг стало холодно. А так ничего.

Ему стало холодно. Неожиданно его охватил озноб. Меня тоже. Губы мои похолодели и стали дрожать. Через несколько мгновений я уже лязгаю зубами. Теперь отец в свою очередь спрашивает меня:

— Что с тобой, сынок?

— Ничего, — отвечаю, — ничего. Просто зубы стучат, а так ничего. Но со мной это и раньше бывало.

— Я помню. Ты лязгал зубами и тогда, когда умер твой дядя Войку.

— И я помню.

Зубы лязгают так, что я не могу удержаться.

— Пойди к колодцу, — советует отец, — достань ведро воды и напейся так, чтоб живот стал полным. Тогда не будешь лязгать зубами.

— Зачем пить воду? Мне вовсе не хочется пить.

— Хочется тебе, не хочется, пойди выпей воды.

Слова отца звучат как приказание. Мне не хочется досаждать ему своим непослушанием.

— Хорошо, пойду.

Я действительно иду к колодцу. Там моя тетка по прозвищу Рыжая Стана разговаривает с Папелкой. Они говорят о матери и жалеют, что она умерла. У них просто сердце разрывается от жалости, но что можно поделать.

— Жизнь — она жизнь, а смерть — она смерть.

Я знаю, что смерть — это смерть. Но зачем она смерть? Смерть уже несколько раз посещала наш дом. Один раз она забрала моего брата Алексе, в другой раз мою сестру Раду. Теперь она явилась и взяла мою мать. Чей же теперь черед? После того как она забрала маму, за кем она явится в наш дом? За мной? Возможно, и за мной! Но нет, меня смерти придется искать в Бухаресте и забирать меня оттуда. От Омиды до Бухареста расстояние нешуточное. Но это для людей длинный путь, а не для смерти.

Смерть — она переносится с места на место быстро, как мысль. И я бы хотел путешествовать со скоростью мысли, но не только мысленно.

Папелка зачерпывает пригоршней воду из колоды возле колодца, обмывает себе ноги и уходит. То же делает и Рыжая Стана. А моя мама никогда уже не будет мыть ноги. Старухи из Стэникуц обмыли ее в деревянном корыте теплой водой с мылом, потом мои сестры обрядили ее во все новое. Теперь мама никогда не вымоет себе не только ног, но и лица.

Я достаю воду из колодца. Бадья полна до краев. Вода в ней холодная, почти ледяная. Я пью, пью и пью, пока весь не наливаюсь водой. Зубы перестают лязгать, они совсем уже не стучат. Я сразу чувствую себя лучше, но только на какое-то мгновение. Вдруг у меня начинает кружиться голова — и земля уходит из-под ног. Я хватаюсь руками за забор. Как бы не потерять сознания! Воздух становится все более прозрачным, звезды бледнеют. Некоторые из них падают, оставляя за собой огненный, быстро исчезающий хвост.