Валерий Лаврусь - Очень Крайний Север

На дискотеке танцевали, общались, а натанцевавшись, шли в свои комнаты: там играли в шахматы, травили анекдоты. В Юркиной группе был парень из Благовещенска — Виталик Фёдоров (как его в Самару занесло — загадка!) — у него имелась специальная записная книжка с анекдотами. Многие Юрка помнит до сих пор, а некоторые смешны и понятны сегодня. Например: «Как зовут собаку Рейгана? — Рональд!». Про Трампа тоже уже актуально. «Дональд!»

Виталий, Шурка Павельев, Женька Скосырев, Альберт Румер устраивали гитарные концерты. Куда же студенту без гитары? Студенту без гитары нельзя… И конечно, ходили к девчонкам. С гитарами и анекдотами. И девчонки приходили — на гитары и анекдоты.

Два часа вольной жизни. Два часа веселья и развлечений. В десять музыку выключали, давали полчаса на туалет — и отбой. На сон грядущий Виталий запускал пяток анекдотов, но многие, намаявшись за день, отрубались недослушав. Серое застиранное бельё на двухъярусных кроватях никого не волновало, всё равно спали одетыми — холодно.

Такая была жизнь.

Изо дня в день.

Некоторые её не выдерживали и бежали из лагеря, написав письмо домой. Сердобольные мамы доставали справки и вывозили «счастливчиков» из лагеря.

Это им самим, «дезертирам», казалось, что они счастливчики. На самом же деле тех, кто уезжал, презирали и ненавидели лютой ненавистью. А вы как думали? Предатели же! Из Юркиной группы уехал один, потом письмо прислал: «Как вы трудитесь на благо Родины?» Издевался! Письмо зачитывали вслух и клялись никогда не подавать руки. И правда — ему долго пришлось доказывать, что он нормальный парень и уехал по ошибке. Возможно, это действительно была ошибка. Потом они с Юркой стали большими друзьями. Но тогда ему мама сделала справку о бронхите, и он свалил. На тот момент — стояла вторая половина сентября — зарядили бесконечные холодные осенние дожди, и как минимум половину коллектива по утрам нещадно бил кашель. Но больше никто не уехал! Никто! Лучше кашель…

Дожди… Холодные осенние бесконечные дожди. Сыростью пропитывалось всё. Матрасы, подушки, одеяла, бельё. Даже хлеб и соль в столовой. Всё! Куртки не успевали просыхать. Ребят пытались водить на поля пешком, но по просёлочной дороге ходить было невозможно, на сапоги наматывались огромные комья липкой грязи, и не хватало сил стащить ногу.

Тогда их стали возить на автобусах в объезд, по шоссейной дороге, но выходных и актированных дней всё равно не вводили. Каждый день в 8:30 абитура отправлялась собирать проклятущую картошку.

А потом встали маципуры, не могли больше переворачивать сырую землю, и абитуре выдали вилы, чтобы копала сама. За день выкапывалось не более двухсот погонных метров, а картошку без мешков — их не могли подвезти — оставляли в грязных гуртах под дождём.

В это серое время к Юрке приехали родители. Был грех — он тоже писал домой, — и мама с отцом примчались его выручать.

Как-то после обеда в комнату к Юрке зашёл бригадир Сергей Губин: Серова вызывал начальник лагеря. Товарищ полковник полчаса с пристрастием допрашивал Юрку: чего он такого писал домой? Юрка отнекивался. В конце концов, ничего не добившись, полковник оправил его на КПП, к родителям.

Юрке было стыдно. Боже мой, как ему было стыдно! О чём всхлипывающей маме он и выложил с порога. Крутые они были парни, ох, крутые! Поговорив с родителями минут двадцать, он забрал, что привезли, и ушёл в барак. В тот день картошку он не собирал, все уехали, и Юрка остался помогать дежурным. Вечером привезённые продукты честно разделили и съели. Полковник ещё раз вызвал Юрку, но снова ничего не добившись, отпустил. На том инцидент был исчерпан.

В третьей декаде дожди на время прекратились, и жизнь вроде опять стала налаживаться. И дни становились короче — что тоже не могло не радовать.

А потом и вовсе случилось знаменательное и радостное событие. Грузчики проштрафились! К тому времени они совсем обнаглели, стали заносчивыми с бригадирами, грубили офицерам. Но тут в один из вечеров трое грузчиков напились. Откуда они взяли водку — неизвестно, но офицеры с дежурными бригадирами их застукали при обходе: в лесу, возле костра и уже пьяных. На следующий день у парней наконец-то закончилась «картошка», а вместе с ней первый курс и институт — документы на отчисление готовились «на раз-два», а третий факультет был отлучён от разгрузочно-погрузочных работ.

Судьба какого-то там третьего факультета мало всех волновала — главное, теперь парни «пятого» стали грузчиками! Перевод делали по желанию: можно было остаться в сборщиках, по-прежнему собирая картошку кверху жопой — некоторые и остались, но многие решили себя попробовать. Хотелось глотнуть воздуха свободы, разъезжать на бортовых ЗИЛах, запросто покупать в посёлке сигареты с карамельками. И, как оказалось, привилегии на этом не заканчивались. Обычные сборщики мылись в бане два раза в неделю, двадцать человек по двадцать минут. Грузчики могли мыться каждый вечер и практически неограниченное время. И кормили грузчиков лучше, по утрам давали масло и варёные яйца, а вечером позволялось пить сколько угодно чая. Баня и чай — что могло быть лучше?

Но не бывает лёгкой работы на селе. Таскать и забрасывать в бортовую машину мешки по пять-шесть вёдер даже вдвоём тяжело. Мешков-то за день набирался не один десяток. А они были обычными мальчишками по 17—18 лет. Хотя, нет — не обычными. Они были советскими мальчишками! Советскими — ключевое слово.

Их разбили на четыре бригады. Первую, в которую попали самые здоровые парни (а двое из них — Федька Лузгин и Алик Румер — были «за метр девяносто»), называли Большой бригадой. Экс-грузчики в отместку готовили теперь не только «смерть грузчикам», но и «смерть Большой бригаде» — мешки по десять-двенадцать вёдер (и такие бывают). Я ведь уже говорил о сладости мести?

Четвёртую бригаду, в которую попал Юрка, как самую дохлую, отправили на овощехранилище — под разгрузку. Там было полегче. А после трёх дней они вовсе приноровились и освоились, разделили бригаду на пары: одни в кузове машины выгружали мешки, другие оттаскивали, третьи высыпали картошку — так, чтобы хранилище заполнялось равномерно. Через полчаса менялись. Вполне терпимо.

Раз к их бригадиру — недавнему дембелю Роберту Валиахметову — подошёл водитель, подкурил от сигареты Роберта и потихоньку, оглядываясь по сторонам, попросил оставить в кузове шесть мешков картошки.

Такие предложения — «оставить» или «помочь набрать» — звучали часто. Поначалу никто не возражал. И сами парни, особенно которые жили в общежитии, тоже набрали по полному рюкзаку картошки, готовясь к голодной студенческой жизни. Но в один день администрация устроила обыск и вытряхнула все рюкзаки. Под страхом отчисления картошку в бараки проносить запретили.