Иван Вострышев - Зимой в Подлипках

— Ну ладно! — Ласкин вдруг встает и направляется к двери. Карпов провожает его недобрым взглядом. Взявшись за скобу двери, Константин оглядывается на председателя: — Давайте лучше поговорим об этом на общем собрании колхозников!

Карпов молчит. Ласкин выходит.

В прихожей он сталкивается с Курдюмовым.

— О, Леша! Ты мне нужен! Вот что, Леша! Поезжай-ка в колхоз «Утро»! Узнай там, какой сорт кукурузы они сеют, где достают семена?..

И выходят вместе на крыльцо.

Скрипят полозья саней. Гнедой, опустив голову, тянет возок, покрытый рогожей. Невелик возок, а тяжел; нагрелся меринок, пар от него идет. Сбоку шагает Корней. Он замахивается на гнедого кнутом, причмокивает и покрикивает: «Но, но, вытягивайся!»

Против крыльца гнедой останавливается. Дышит он тяжело, поводит мокрыми боками.

— Мать, открой ворота! — стучит Корней кнутовищем в окно.

Надюха открывает ворота.

— А Колька дома?

— Дома!

— Пошли-ка его на двор.

Корней берет лошадь под уздцы:

— Н-о-о, еще немного!

Гнедой делает рывок, и сани скрываются во дворе.

Из сеней спускается Коля.

— Чего привез? — прямо с лестницы кричит он.

— Не ори! — с досадой одергивает его Корней. — Увидишь! Иди закрой ворота!

А сам отпрягает лошадь.

Коля закрывает ворота, подходит к саням, снимает рогожу и — не верит своим глазам. В санях кровельное железо! Груда серебристых, оцинкованных листов. Дефицитнейший товар! Его днем с огнем нигде не найдешь! Коля знает: каждый дачник мечтает о такой крыше, а где ее купишь? Нет ее ни в магазинах строительных материалов, ни на лесоторговых складах. Там с трудом можно достать только руберойд или толь.

— Где ты взял? — с удивлением спрашивает Коля.

— Где взял, там больше нет! — вполголоса, почти шепотом отвечает Корней и с опаской смотрит на ворота: закрыты ли? — Ты вот что: держи язык за зубами!

Корней идет в глубь сарая, к копне сена. Берет вилы и разваливает копну.

— Таскай сюда и складывай ровнее! — говорит он сыну. — Потом завалишь сеном, чтоб незаметно было!

Коля понимает: у отца какая-то нечистая сделка. Прячет железо, будто он его украл…

Отец ставит гнедого в конюшню, дает ему сена и уходит в дом.

Через несколько минут во двор заходит Аня.

— Давай я тебе помогу! — говорит она мужу.

— Только по одному листу, а то тебе тяжело, — предупреждает ее Коля.

— Какие светленькие и чистенькие! — восхищается Аня оцинкованными листами. — Где такие продают — в Лужках?

— Да! — нехотя подтверждает Коля.

— А ты почему складываешь их там, прямо в сено? — недоумевает Аня.

Коля отводит взгляд в сторону:

— Отец велел так!..

Но вот уложен последний лист. Коля берет вилы и забрасывает железо сеном.

— Зачем? — пожимает плечами Аня.

— Да ладно тебе, — бормочет Коля.

Закончив работу, они поднимаются в сени.

— Знаешь что, Аня?

— Что?

Коля идет в угол сеней. Там стоят отцовские лыжи. Они дубовые, широкие, круто загнутые. Отец ходит на них в лес. Коля берет эти лыжи и показывает Ане:

— Видишь? Пойдем в воскресенье кататься?

— Это тебе! — говорит Аня. — А я на чем?

— У меня есть еще маленькие, школьные.

— А где они?

— На чердаке.

— Ну, покажи!

Коля приносит со двора лестницу и залезает на чердак. Вслед за ним туда же взбирается и Аня.

Коля уже нашел лыжи. Он держит их в руках и растерянно смотрит на Аню:

— Зачем ты влезла?

— Посмотреть! — говорит Аня, оглядываясь по сторонам.

Аня помнит чердак у бабушки. Там пусто — хоть шаром покати. Лишь у кирпичного «борова» стоит фанерный ящик со старой обувью. Здесь, у Носковых, не чердак, а склад утиль-сырья. Тут горы всякого хлама. Вот ржавое колесо велосипеда. Порванный во многих местах резиновый шланг. Истлевший, с погнутыми спицами зонт. Обрывок выпачканного в мазуте стального троса. Старая дырявая лейка с оторванной ручкой. Груда пустых банок из-под масляной краски. Железные трубки, скобы, болты. Мотки ржавой колючей проволоки. Старые помятые молочные бидоны. Чего-чего тут только нет!

Коля показывает Ане лыжи:

— Посмотри — подойдут?

Но Аня смотрит не на лыжи. Ее внимание привлекают другие вещи. Вон железные шайки. Такие были в колхозной бане. Вон железные лопаты. С черенками — бери и копай! Их много — Аня насчитала двенадцать штук! Такие она видела на колхозном складе. А вон, под крышей, висят косы с окосьями. Их тоже много. С такими колхозники ходили на сенокос. В углу чердака куча корзин, плетенных из прутьев. Год назад Аня сама с такой корзиной подбирала картошку на колхозном поле…

У Ани в глазах смятение, испуг. Оглядывая шайки, лопаты, косы, корзины, она прикладывает ладони к груди и нерешительно спрашивает:

— Коля! Откуда это?

— Что «откуда»?

— Ну вон корзины!

— А я почему знаю?!

— А косы?

— Понятия не имею!

— А лопаты?

Коля с досадой смотрит на лопаты и резко отворачивается:

— Да ну их!

Аня вдруг хватает Колю за руку:

— Смотри! А это что?

Она показывает на груду старых кирзовых сапог, которые лежат возле кирпичной трубы. Они высохли, сморщились, покрылись пылью. И каждое голенище разрезано вплоть до каблука. Так разрезают, если нужно снять сапог с мертвого, с замерзшего.

— Старые сапоги! — говорит Коля. — Они лежат тут лет двадцать. И что ты пристаешь ко мне со всякой ерундой?! Вот твои лыжи — на, смотри!

Аня берет лыжи и задумчиво смотрит на них. На сердце у нее тревожно и тоскливо.

А вечером свою тоску и тревогу Аня несет к бабушке. Она рассказывает ей о том, как свекор и свекровь учат ее жить и что она видела у них во дворе и на чердаке…

— А ты не забыла, что я тебе тогда говорила? — спрашивает бабушка.

— Нет, я не забыла, — отвечает Аня. — Но я не могла себе представить, что они такие низкие люди!

— Всю жизнь они такие! — говорит бабушка.

Акулина рассказывает: когда-то, лет тридцать тому назад, Корней Лукич был богатым мужиком. Имел двух лошадей. Крупорушку построил. Работника нанял. А когда заговорили о коллективизации, он работника прогнал, крупорушку сломал, скотину продал и скрылся из деревни.

Недолго скрывался. Скоро появился в Лужках и устроился кладовщиком на суконной фабрике. Сам жил в фабричном общежитии, а Надюха с детьми в Подлипках. Раз в неделю жена ходила к мужу, приносила от него шерсть, вязала шерстяные жакетки и продавала их в Москве.

В сорок первом году, перед войной, Носкова прогнали с фабрики. Хотели судить его за кражу шерсти, но не стали: улик было мало. Умел Корней Лукич погреть руки и концы в воду спрятать!

После этого там же, в Лужках, поступил Носков на хлебозавод. И вскоре стал заправским пекарем. Тут началась война. Хлеб стали выдавать по карточкам. На рынке он на вес золота. Видел пекарь, где можно урвать. Поедет, бывало, Надюха в Москву, продаст на Тишинском рынке три-четыре буханки хлеба и везет мужу кучу денег…