Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

Испугался, чтоб меня-то не захватил этот красавец. Автобус тронулся. Посмотрел я в заднее стекло, вижу – стоит мой Иван и, жестикулируя, что-то объясняет карабинеру.

На каком языке объяснял ему Иван Колыхайло, не могу придумать. Если на таком, каким он объяснялся с serv’ой в траттории, то не миновать ему Липарских островов!

И будет он сидеть там и проклинать Европу, и тосковать по своей родине, где все лучше и не такое, как в Европе, но куда его… и калачом не заманишь!..

«Русская мысль», Париж, 24 мая 1950, № 243, с. 7.

Родилась Женька далеко от города, в глухой русской деревеньке, стоявшей на песчаном откосе, на берегу небольшой живописной речки. На противоположной стороне речки высокая трава и густые кустарники. Женька со сверстницами легко переплывала речку и потом бегала с ними по траве, валялась и каталась по ней, как по пушистому ковру.

Стройная, с крепкой спиной и мускулистым телом, Женька всегда казалась старше своих лет. Теперь ей уже минуло 17, и она была похожа на взрослую женщину, но мягкое, доверчивое выражение глаз, еще нежный цвет лица, курносый носик и тоненькие брови напоминали о детстве. У нее маленькие ступни ног, и Женька со своими однолетками осенью и весной ходила в школу за 6 верст в соседнее село босиком, неся в руках грубые туфли. У околицы обмывала загрязненные ноги в луже и потом уже, надев туфли, по-«городскому» шла в село.

Зимой в больших, латаных отцовских сапогах брела через сугробы, по заячьим тропкам. Возле школы снимала их и надевала все те же туфли. В классе было нетоплено и холодно, и ноги в туфлях сильно зябли, но Женька крепилась и терпела, чтобы не давать повода мальчишкам смеяться над ее большими сапогами.

Училась она плохо, так как мысли ее были всегда далеко от школы. Она мечтала стать трактористкой. Эта работа, при всей трудности колхозной жизни, все-таки наиболее легкая и высоко оплачивается. В классе Женька не слушала объяснений учительницы, недавно только окончившей эту же школу, а в своих грезах мчалась на грохочущем тракторе по оттаявшему весеннему чернозему, швыряя его по сторонам громадными комьями, и распространяя над пахотой запах бензина и гари. Над ней, в голубом небе, резвились жаворонки. Ветерок нежно трепал ее русые кудри. Женька улыбалась всему: и небу, и жаворонку, и ветерку.

Но вот неожиданно налетел на степь вихрь, все разбросал, разметал и развеял. Подхватил и Женьку и метнул, как копну свежего сена, покатил, погнал, как суховей гонит «перекати поле», через родные поля, рощи, леса, реки, перебросил через глубокие балки на неведомый запад, сквозь военную бурю, остовское лихолетье, заграничное мыканье, через жизнь кое-как, лишь бы уцелеть. Из родной деревеньки подхватил ее на грузовик немецкий унтер, курчавый блондин, очень добросовестно игравший на губной гармонике «Синий платочек», но не понимавший тех слов, какие напевала Женька под его музыку, покачиваясь на грудах интендантского обмундирования и пощелкивая семечки.

На это слово немчик глупо улыбался и с отвращением стряхивал с себя семенную шелуху, расплевываемую повсюду Женькой.

Мягко ехалось Женьке на кучах солдатских мундиров и штанов и мягко спалось на них. Объедалась она немецким шпеком, приготовленным из русских свиней и закусывала «эрзац-медом» и «эрзац-мармеладом». По дороге унтер, в порядке субординации, уступил Женьку молодому лейтенанту, а тот, в свою очередь, подарил ее толстенькому, добродушному майору из прусских бауэров, и Женька с ним докатила до Мазурских озер и осталась на них, так как добродушный майор уехал в отпуск к своей фрау – в город Алленштейн.

Пришлось Женьке работать на Мазурских торфяных болотах. Месила торф босыми ногами и вся была перепачкана им, как шоколадом. Но на Женькино счастье, рядом с болотами находились поблизости бельгийские и французские бараки для военнопленных, и вскоре от Женьки запахло французскими духами, бельгийскими сигарами, и руки и губы были по воскресеньям вымазаны уже не торфом, а настоящим голландским шоколадом. Огромное озеро с камышами, изумрудными лужайками, тени соснового леса, заросли малины, дикого ореха, навсегда остались в памяти Женьки. На Мазурских озерах узнала Женька жизнь и цену себе…

А когда глухие, отдаленные громы советской артиллерии заставили задрожать всю Восточную Пруссию, Женька, подчиняясь общей панике, вместе с остовками и чопорными немками, задирая юбки, полезла на крыши вагонов. Поезда, густо облепленные беженцами, походили на гигантских мохнатых гусениц с ползающими по ним насекомыми. Над поездами реяли советские истребители, впереди поездов несся слух об ужасах советской оккупации и прибавлял скорости мчавшимся поездам.

И здесь Женька не растерялась. У нее уже был опыт.

Запах хороших духов, чулки и молодость возымели свое действие на обоняние, зрение и другие чувства здоровенного немца, возвращавшегося из отпуска в свой полк, находившийся в Италии.

Немец носил модные очки, обладал неплохим баритоном и достаточно хорошо напевал романсы обоих полушарий. За свои 35 лет жизни немец перевидал много стран, много узнал и смешил Женьку бесконечными анекдотами, научил ее пить коньяк, приготовленный с яйцом, и многим другим премудростям ее профессии. Но, довезя Женьку до Италии, он ее оставил, пристроив в «солдатенхейм» на кухню. Посетители «солдатенхейма» были все молодые, здоровые ребята, обвешанные патронами и гранатами, только что явившиеся из окопов и бункеров и еще пахнувшие солдатским потом и пороховой гарью. Женька с подобными ей девицами из немок и итальянок разрывалась на части.

Начальником почтенного заведения был строгий майор из бывших русских гвардейцев. Русско-немецкий майор держал заведение в большом порядке, и своему денщику Ваське, из пленных красноармейцев, частенько заезжал по уху – для вящего авторитета. Одно только упустил из вида майор: то, что солдаты были солдатами, а девицы – девицами, и Васька, коему было поручено наблюдать за нравственностью девиц, тоже был молод, и тоже солдат, и, кроме того, всегда хорошо помнил Майоровы затрещины.

Там в «солдатенхейме» у Женьки появились золотые кольца, браслеты, серьги, деньги и легонькая шубка под леопарда. Женька в ней выглядела совсем европейской девушкой. Начала мазать губки и подводить глаза.

Окончилась война. Наступили дни перемирия. Немцы потянулись домой, нах Фатерланд, к своим фрауэн и медхен. Русско-немецкий майор скрылся в неизвестном направлении. Женька осталась не причем. Майоров денщик Васька подхватил ее и уговорил ехать в Россию. Женька, растерявшись, согласилась.