Елена Блонди - Дзига [СИ]

— Ты просто на меня не смотри, — негромко сказал Дзига. Густые темные брови были нахмурены, и между ними лежала вертикальная тонкая морщинка, будто у него болел зуб.

— Как? То есть…

— А вот так. Иди себе вперед, говори, а я за тобой. Она не увидит.

Лета деревянно ступила в коридор, спиной ощущая присутствие Дзиги, он шел следом, даже вроде не старался идти без шума, шаркнул ногой, вздохнул. Старательно кося лицо в сторону холодильника, Лета быстро вдела ноги в мокасины, небрежно затягивая шнурки. Суя руки в лямки рюкзака, кивала на мамины наставления.

— Да, мам, конечно, да, угу…

— Тимочка, — отвлеклась мама, — ты чего там сопишь? Простыл, что ли?

Темучин вздел беличий хвост, сказал им что-то презрительно-отрицательное, и удалился в комнату, выразительно смерив глазами Дзигу за летиным плечом.

— Мам, закрой, — Лета выскочила в коридор и быстро сбежала по ступеням, чутко прислушиваясь к топоту за спиной. Дверь привычно громыхнула замком.

Вместе они пошли мимо скамеек и подъездов, Лета кивала редким встречным соседям. Свернули за угол и она, наконец, повернулась, вопросительно глядя в серьезное лицо.

— Тебя же видели девчонки, помнишь? Глаза, прям, измозолили об тебя. И шофер в автобусе. Когда мы прикалывались.

— Ну, видели. Ты же меня видела тогда.

— Так что? Значит, когда я тебя не вижу, или не думаю… Тебя что?..

— Откуда я знаю? — крикнул он, дернул штаны, спадающие с узкой талии, и пошел от нее, сутулясь.

Лета догнала и пошла рядом.

— Прости. Пожалуйста, прости. Я же не знала. Я думала. Ох…

— Ладно. Я что ли, знал? Вдруг понял. Проверил вот.

Желтое солнце октября светило ярко, но было нежарким, ласковым. Отражалось в окнах, отбрасывая на асфальт дополнительный свет, чуть дрожащий, зыбкий и этим он отличался от света прямого. Девочка с собакой, идя навстречу, любопытно оглядела Дзигу, натягивая поводок, сказала строго:

— Фу, Кана, нельзя.

Пес не согласился, но все же перестал скалить челюсти, влекомый хозяйкой дальше.

Они его видят, отметила про себя Лета. А пес, кажется, понял, что рядом с ней не просто мальчишка, а — кот. Что же должен чувствовать Дзига, понимая, все его существование зависит от нее? От ее мыслей, желания писать, от того, смотрит ли она или отвернулась…

— А когда я с тобой, иду и вдруг отвлеклась, ну снимаю, например, или просто, увидела что-то. Ты есть? Или тоже?

— Когда мы вместе, наверное, я есть всегда. Если ты специально не отвернешься, как дома сегодня. Или вдруг забудешь, что я тоже тут. Эй, ты что?

Она закрыла глаза и покачнулась. Стало вдруг тошно, физически тошно от мысли, что начав писать, она взвалила на себя такую ношу — даже побаловаться мыслью — не получится, возьму и брошу к чертям, уже не выйдет. Потому что тогда он исчезнет. Или будет покорно ждать, когда же, наконец, непредсказуемая Лета соизволит войти в нужное настроение. А где он ждет? В каком безвременьи и в какой чудовищной пустоте? Обретается там, без мыслей, без ощущения себя, мертвый снова, как в анабиозе. Выходит, она убьет его теперь уже сама?

— Сейчас, — сипло сказала, держась за его руку, — все, уже все.

«Думать это тоже нельзя. И рисовать картинки пустоты — нельзя».

— Слушай, — он покачал ее вялую руку, — ты посмотри на меня, просто так, не для того, чтобы. Посмотри, как на человека, ну!

Посмотрела. Хорошее такое мальчишеское лицо. Узкое, к скулам пошире, глаза темные, с чуть узкими краями, именно, чтоб запоминались, такие рисовать хорошо, разрез красивый. И брови такие чудесные, темные, летящие.

— Да? Смотрю.

— Ты не печалься, а? Ну, хочешь, я уйду. Существовал же я как-то, после смерти твоего кота. Ну и буду там. Видеть не могу, как тебя всю крутит. Ты не бойся, я ж ничего не почувствую. Только да, ты права — не воображай мне всяких страстей, пустота там кромешная, бедный я нещасный, а то так и уйду, с такими в голове картинками.

— Куда уйдешь, — бестолково спросила Лета, чтоб немножко времени себе дать, собраться с мыслями.

Дзига мельком улыбнулся, не ответив словами. Но она поняла, что он понял.

— И она поняла, что он понял, что она поняла, что он… — сказала быстро и, отнимая руку, поправила волосы, — знаешь что, не мели ерунды, больше никогда. Я тебя допишу, и думать не смей другое. Понял?

— Угу. Ты думаешь, и я думаю. Между прочим, то, что думаешь ты.

Они уже стояли на платформе и Лета вертела головой, выбирая направление.

— Хватит! С этого момента я не только над словами думаю, но и думать учусь. И — ша. Мы едем, куда же мы едем-то… На мыс Фонарь, в бухту поющих ракушек. Вот как раз и автобус.

Пока ехали, а за окнами плыли чередой палисадников и заборов, беленых стенок и шиферных крыш дома и домики так называемого частного сектора, молчали. Дзига думал что-то свое, и Лета посматривая на профиль спутника, думала тоже. О том, что переход чаще всего происходит внезапно, когда внутри еще все орет — я не готова! Это было, как в детстве, когда записалась она в танцевальный кружок, и там руководитель, показав новое движение, выжидал минут десять, пока сосредоточенные девочки наковыряются ногами, после чего, наскучив ожиданием, бодро понукал — а вот следующее! Лета нервничала, путалась и бросила туда ходить через неделю, спешка ее раздражала. Хотелось выучить прочно, быть спокойной, не путать ноги, не задумываться над каждым шажком. Но вот сейчас, в своей второй жизни, заметила — каждая следующая ступень приходит раньше, и нужно лезть вверх, отчаянно понимая, вроде бы — рано. Она все еще учится словам. Но рядом сидит мальчик, вызванный к жизни этими самыми словами, и теперь Лете приходится срочно учиться мыслям. Не кучерявить их без перерыва, множа бездельные размышления. Учиться кристальности. И чистоте. А раньше думала, ее голова — это только ее голова. Ну конечно, еще Бог знает, что в ней, если принять за данность, что он знает все. Но он, зная, простит. Значит, его можно не принимать во внимание сейчас (ты уж меня прости, Господи). Держи голову в чистоте, Лета, чтоб мальчику Дзиге не пришлось приносить себя в жертву твоей лени, твоим страхам и малодушию. Вы теперь в ответе друг за друга. «Так они и жили, все друг друга берегли»… Интересно, он сейчас тоже ловит отголоски ее мыслей?

Повернулись друг к другу одновременно. И Дзига спросил:

— А они, правда, поют? Ракушки в бухте? Чего ты смеешься?

— Поют, да. Спустимся, услышишь.

Он откинулся на спинку сиденья. И лицо стало совсем детским. Он уже был там, всеми своими пацанскими мыслями — в маленькой бухте, где насыпаны поющие ракушки.

Лета снова стала смотреть в окно. Наказала себе — не представляй, не вспоминай. Пусть увидит сам, своими глазами. Сядет, погружая в россыпи руки. Услышит. То-то радости будет.