Елена Блонди - Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— Дует, — хрипло сказал, мигая глазами. На широком лице возникло тягостное недоумение. Осмотрел Нику, будто не понимая, откуда она тут взялась. И добавил тоном, каким ведут светские беседы о погоде:

— И льет. Слышь, как? Поднимая белесые брови, ждал ответа. Ника молчала, незаметно напрягая и расслабляя запястья. Вот скотина, кажется, пьян в дым, а связал крепко.

— Гребуешь, — с некоторым удовлетворением отметил Беляш и снова хлебнул, вытер ладонью рот. Пил, как воду, и Ника снова испугалась.

Южноморская девочка, в свое время побегавшая на местные дискотеки, она знала это состояние. Как смеясь, говорили большие опасные мальчики, что уходили из школы после восьмого класса учиться в бурсы, вернее, спиваться или погибать от ножевых ударов в драках, — если пьется, как вода, говорили они, значит, все, кранты, белка скоро притопает. Беляш аккуратно поставил бутылку, та блеснула кровавым от пламени круглым стеклом.

— Что зыришь? Не нрааица? А если я щас… Полез рукой куда-то в согнутые ноги, шипя и цыкая языком. Края штанин, темных от сырости, задрались над босыми ступнями. Ника зажмурилась и стала лихорадочно дергать ремень, топыря пальцы. Перед закрытыми глазами вдруг всплыла картинка, как он, голый и мерзкий, так же делает что-то руками, а после, взбесясь, орет на нее. «Он не может»… Мысль трепыхнулась, на секунду успокоив, и тут же вспыхнула, пугая. Не может, и потому бесится… И нет никого, как там. Нет мужиков. Он ее просто убьет. Некому отдать и смотреть. Нельзя было сидеть с закрытыми глазами, и она открыла их, и сразу, не давая себе времени подумать, сказала в широкое яростное лицо:

— Ты не в седьмой школе учился?

— Амг-мг-м… — Беляш убрал руку от штанов и снова ухватился за спасительную бутылку. Снаружи полыхнуло белым огнем, и сразу же треснул гром, прокатываясь эхом в бетонной коробке. С досадой дернув головой, он уставился на Нику.

— А ты… а чего? Тебе чего, ссыкля, где я…

— У меня там брат. Двоюродный старший. Может, вы в одном классе.

Он после восьмого на крановщика ушел.

— К-кликуха?

— Паровоз, — отчаянно соврала Ника, подтягивая заледеневшие ноги. Беляш честно задумался, хмуря брови и морща толстый нос. Поднял бутылку.

— Не. А я тоже, пятый бурситет… тока слесарь. Давно.

— Он тоже давно. Тебе сколько лет? Вопрос повис над слабыми язычками пламени. Беляш хмурился, соображая, шарил рукой по полу, подкидывая в костерок обломки коленчатых стеблей. Наконец, уложив в мутном мозгу мысль, ответил:

— Трид. Трицадь два. Будет вот. В августе. Ника не стала напоминать, что август сегодня кончился. Кивнула. Да он почти ей ровесник! Она и правда, могла знать его, еще когда, как говорили пацаны «лазил» по району.

— Мама! — вдруг воззвал Беляш и, к ее отвращению, заплакал, хлюпая носом и шумно втягивая сопли, — мыа-мыа! Жалела меня! Вот тока муа-мма и жалела! А вы — суки вы все, гниды мелкие!

— Сеня, — Ника следила, чтоб голос был ласковым и не дрожал, — мне холодно совсем, у тебя может одеяло какое?

— Нет! — грозно поднял руку с бутылкой, собираясь шваркнуть, но не стал, — не-ет. Только мама так! А тебе я — Сека! Поыла?

— Нет, — Ника убедительно затрясла головой, — не надо, зачем Сека.

Ну, давай — Арсений, да? Ты принеси мне. Укрыться. Ты тут живешь, да? Он опустил голову и оглянулся. Ника проследила — в углу чернела квадратная дыра, в нее уходили блестящие ступени металлической лесенки. Подвал. Неужели он и, правда, жил тут все время? Она ходила. Пашка с ней ходил. А этот вурдалак…

— Дебилка, — почти трезвым голосом сказал Беляш и захихикал, — вот жеж. Живууу, тууут. Я дурак? — приподнялся, грозно изучая ее лицо маленькими глазками, — дурак?

— Нет. Нет. Откинулся снова, водя руками по коленям.

— У Секи бабы были и… ик… будут! Везде! Все заберите, гниды. А бабу я найду себе! Да! Поыла?

— Да…

— Подожжи, — заворочался, сдирая с плеча рубашку. Выдвинув челюсть, осмотрел бицепс и повернулся к огню, показывая расплывчатую татуировку.

— Танюха! Я первый у ней был. Щас корова, жирная, трое выблядков, муж — водила. Меня увидела, ах ох Сеничка, а помнишь, а мы. Тьфу, да у меня вон! Захихикал, криво натягивая рубашку на мутное лицо Танюхи:

— Моя щас ревнует. Люби меня, Сенька, а эту я тебе ночью порежу ножиком. Вот где дура, а?

— Дура, — честно согласилась Ника. И тот сразу набычился. Голос из низких нот пошел вверх, пока не сорвался в фальцет:

— Ты кого? Это? Дурой? Щас? А? Ника отрицательно повела головой, сказала ласково:

— Никого. Разговор продолжался. У Ники гудели виски, ломило за бровями, глаза, казалось, сейчас выпадут в костер и испекутся. Говоря с пьяным Секой, она чувствовала, как его — совершенно обеспамятевшего, сдерживает ее голос. Но страх сказать не то выматывал, уже хотелось просто лечь, закрыть глаза и заткнуться, пусть хоть убивает. Но, Женька! Лицо сына маячило в мозгу, худенькое и на всю жизнь серьезное. Ей нельзя.

Она не имеет права! Гонг в голове бил все громче, пока Беляш молол гадостный бред, вскидываясь и оседая, шарил руками, дергал толстой ногой, сгибался, цепко хватая ее щиколотку. Нике казалось, сейчас ее просто разорвет.

И ахнув сознанием в бездонное отвращение, когда собеседник полез рвать на себе рубаху и завыл, кивая мокрым лицом, а сам подползал ближе и уже наваливался на ее дрожащее плечо, она отстраненно подумала — умереть нужно сейчас, пока не повалил на пол, я не выдержу больше. Как вдруг узкая полоса воздуха за угасающим костром загорелась солнечной медью. Почти тут же пахнуло с той стороны влажным теплом — солнце, выкатываясь из-за черных туч, принялось жарить изо всех сил.

— Дождь, — крикнула Ника.

— А? — Беляш сел, моргая. Свет из проема зажег красным ухо и лег на скулу.

— Кончился, дождь. — Она изо всех сил старалась отползти вдоль стены, не дергаясь, чтоб не заметил.

— А-а-а… — он задумался, вешая голову. Наступило молчание. Слабо потрескивал угасающий костерок. С тоской Ника смотрела поверх широкой спины на солнечный свет, заливающий сейчас степь и песок. На ногах, придавливая, лежала туша пьяного Беляша. Не храпел, только дышал тяжело и время от времени проводил руками по ее голеням, как бы проверяя — не делась ли куда.

…Вывернуться, вскочить, вытягивая связанные руки, кинуться в сторону, обходя тушу. Пнуть в живот. Но вдруг не получится? Закрыла глаза, решаясь, медленно и осторожно напрягая тело. Сжимая скрещенные кулаки, подняла их.

— Никааа? — грянул снаружи далекий голос. И не успев опомниться, она заорала с режущим уши визгом, вырываясь из-под беляшовой туши:

— Фотииий! Я здесь! Голос метнулся, отдаваясь в гулких стенах. Беляш, рыча, вскочил, мелькнула рука, стремительно обжигая скулу затрещиной, и тут же голова загудела, ударившись о стену.