Елена Блонди - Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— Оххх! Ты сядь. Да сядь, говорю, рядом! Смотри! В прекрасной полутемной глубине старого зеркала отразились две перекошенные физиономии, щедро украшенные ссадинами. У Ники заплыл глаз, и синяк чернел, сползая на щеку. У Фотия под распухшим носом челюсть тоже вспухла, делая его похожим на злого ацтекского божка.

— О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои — как стадо коз, сходящих с горы Галаадской, — запел он речитативом, помавая перед распухшим лицом ладонью.

— Замолчи! Ой, больно, смеяться больно!

— Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе! — заверил ее Фотий, и все же повалил на себя, аккуратно выбирая неушибленное место на лице для поцелуя. Ника оглядела сверху свирепую расписную рожу и, всхлипывая от смеха, прижалась к его шее.

— Все же ты дурак, муж у меня — сплошной дурак. За то и люблю.

— А то, — согласился муж-дурак, выпячивая грудь и обнимая жену рукой, чтоб не скатилась.

Пашка хлебнул еще и отодвинул опустевшую кружку к сахарнице.

Вытягивая под столом ноги, нагнул лохматую голову, поближе к Нике. И она тоже навалилась на стол, удобнее укладывая внизу туго перевязанную лодыжку и морщась — скула до сих пор ныла, и что ее беспокоило сильно — кажется, качался нижний передний зуб. Вот же сволочь Беляш, скотина, подумала угрюмо, придется ехать к врачу, обидно и денег жалко. Одно хорошо — кругом пооткрывались частные кабинеты и техники в них работают на ультрасовременном оборудовании, только выворачивай кошелек.

— Ты не слушаешь! — обиделся Пашка. Ника покаянно кивнула. И он, блестя глазами, повторил шепотом:

— Так что выманим его и прихватим. Буду следить, за тобой. Бате смотри, не ляпни.

— Нет. Если узнает, сказал, задушит своими руками.

— Ну… до смерти не задушит, но все равно — секрет! В коридоре загремело, затопали шаги, Фотий встал в дверях кухни, оглядывая жену и сына, что отпрянули от стола с виноватым видом.

— Яблочное, — поспешно сказала Ника и повела рукой в сторону облезлого буфета, — или сливы? Как думаешь, Паш?

— Мнээ, абрикосы? — наугад предположил Пашка, глотая из пустой кружки.

— Мы тут про пирожки. С чем делать. Я вот думаю, с яблоками, — пояснила Ника, трогая щеку под заплывшим глазом. Фотий подозрительно оглядел честные лица и сел, кладя на стол руки.

— А мне кажется, вы тут вершили тайные дела. Нет? Конспираторы дружно затрясли головами. И Ника, охнув, снова схватилась, теперь уже за затылок. Фотий покачал головой.

— Болит?

— Чуть-чуть. Мешает. Я забываю все время, а оно хлоп и снова. Прям злюсь.

— Ну, потерпи. Через неделю пройдет все. Скажи спасибо, он был пьяный в дымину, руки слабые, и куда бить не смотрел. Ладно, не будем о нем. Паша, завтра трактор я вызвал, разберешься с плитами?

— Угу, — Пашка снова поставил кружку. Ника поднялась и стала вершить обычные кухонные дела, разбивая в глубокую миску яйца и доставая из холодильника молоко. Пирожки так пирожки. Хорошо, у Фотия тоже проходят ушибы. Он прав, хорошо, что козел был пьяный, и драться с ним было не так уж сложно. И не было у него ножа. Держа в руке кухонный тесак, Ника передернулась.

Ночью, лежа на сгибе локтя Фотия ноющим затылком, смотрела в темное окно, обрамленное кружевной еле видной занавеской. Он спал, мерно дыша. А Ника маялась мыслями. Пашка ее втянул в секреты. А она обещала мужу — ничего не делать, никуда не лезть. С другой стороны, это же касается всяких обычных реальных опасностей. А тут… Фотий обещал ей, что разберется, но у него столько дел. Из-за образовавшихся в бухте руин — еще больше. Они ведь теперь официальные хранители заповедного парка. Что не могут сами, на то нужно писать бумаги, требовать технику. Фотий пару раз звонил в какие-то инстанции, выслушал, плюнул и сказал мрачно — поговорю с Вовкой, его ребята в пару дней все сделают. Конечно, мальчики сделают, но еще упал забор, порвался парус, сломались пляжные зонты, да полно после внезапного урагана-ливня беспорядка. А Пашка предложил свою помощь и рассказал план. Пока он тут, наверное, надо попробовать… Тем более, они не будут делать ничего такого. Прямо вот совсем ничего. Она задремывала, голова сваливалась с локтя, и Ника, открывая глаза, приподнимала ее, чтоб не побеспокоить мужа. Наконец, шея заныла от напряжения. Тогда она тихо сползла, укладываясь рядом.

Фотий тут же повернулся к ней спиной, уткнулся лицом в любимый угол подушки. И Ника бережно уложила себя вдоль его согнутого длинного тела, прижимаясь грудью к лопаткам. Засыпая, вспомнила — это называется ложечка в ложечку. Фотий — ложечка. Лицо с припухшей скулой перекосила улыбка, уже во сне.

— Все равно умирать! За темной спящей степью, полной ночного ленивого и одновременно тревожного тумана, что таскал себя клочьями, будто стада привидений, на окраине Симфа, где смыкались пыльными заборами десятки таких же пыльных домишек, проснулась Ласочка. Села в отсыревшей постели, отмахиваясь от волос, лезущих в лицо. И, дергая себя за прядь, посмотрела в сторону окна, прикрытого кривой занавеской. Там за столом согнулась худая спина, и черные, коротко стриженые волосы просвечивали светом настольной лампы.

— Это ты сказал? — голос прозвучал чересчур громко в сонной тишине и спина недовольно поежилась.

— Чего сказал? — спросил сидящий, не поднимая головы. Едкий дымок паяльника поднялся и рассеялся над металлическим колпаком.

— Не говорил?

— Тише, мать проснется. Ласочка спустила ноги и кривясь, нащупала тапки. Они были разношенные и сыроватые внутри. Но все же в них лучше, чем босиком по затоптанному грязному полу. Как была голая, прошла к столу, шлепая тапками, встала за спиной, разглядывая какие-то железки и проводки.

— Долго еще? Димон, да скажи уже! Парень положил паяльник, подцепив ногтем один из проводков, сунул его в нужное место. Что-то завинтил, придавливая пальцем.

— Завтра будет готово. Ласочка сунула руку в кипу лежащих на углу бумаг, зацепила край с золотыми виньетками. Поднесла листок к свету.

— Ой-ей, надо же.

На белом захватанном листе вились кучерявые буквы: «Победителю областной олимпиады по химии — ученику десятого класса, Быковскому Дмитрию».

— Положь на место! Она положила листок сверху, отошла к стене, где висела в рамке такая же бумажка, но там Быковский Дмитрий победил всех в олимпиаде технической.

— А чего эту повесил, а ту нет?

— Мать повесила, — угрюмо ответил Димон, снимая очки и нещадно растирая глаза, — одну успел сныкать. А со стенки убрать — разорется.

— Гордится, значит, успехами. Выпить осталось? Вернулась к постели, взбивая подушку, прислонила к стене, и села, раскидывая длинные ноги. Похлопала рядом ладонью: