Елена Блонди - Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— Ника, пойди ты. Нам сейчас не надо.

— Да, да, но… А как же… ладно. Ника кинулась в сторону, но вдруг, сведя брови, помчалась следом за Пашкой, поймала его за тонкое сильное запястье, дергая к себе.

— Пашенька… слушай…

— Ну чего?

— Если хоть вот настолечко обидишь ее, убью. Понял?

— Опоздала, — криво ухмыльнулся Пашка, — батя уже грозился. Вырвал руку и быстро пошел по выбеленным солнцем каменным ступенечкам.

Когда Ника, тяжело дыша, влезла на плиту и села рядом с Марьяной, та повернулась к ней и не улыбнулась. Посмотрела серьезно черными глазами и снова уткнула подбородок в колени.

— У тебя волосы отросли. Ты больше не стриги, ладно? Будем вместе, ты черная, я белая. А волосы длинные.

— Это ж еще не скоро, — ответила Марьяна. Ника кивнула:

— Ну да. А чего торопиться? Вырастут же.

— Наверное.

— А тут приезжала тетка Иванна. С Галатеей собачкой. Марьяна улыбнулась.

— Она хорошая.

— Очень. Иванна, конечно. Насчет Галатеи я чего-то засомневалась.

— Да… Молчали. Ника думала, а что сказать-то? Сказать рады, так Пашка не смог, и Марьяна это знает.

— Хорошо тут как, — голос Марьяны был почти равнодушным, спокойным, — я и забыла, как тут хорошо.

— Вспомнишь. Ты ведь? Ты вернулась?

Марьяна молчала.

— Машенька, — сказала Ника и потрогала руку, лежащую на коленке, — ты подожди, ладно? Иногда нужно просто ждать и никуда не торопиться.

Я не знаю, как тебе сказать, чтоб поверила. Но это так. Время вот…

— Меня Иванна так зовет.

— Да. Она тебя любит. И новое молчание легло на песок, тоже никуда не торопясь. Ника села удобнее и стала смотреть туда же, куда смотрела Марьяна.

Уплывая, вдруг стала ею — молодой девочкой, что пережила страшное. И пыталась оторваться от настоящих родных. Дважды. Начать совсем новую жизнь там, где никто не будет знать. Но не смогла. Потому что ее судьба — тут, с этими загорелыми водоплавающими мужчинами, которые, так уж случилось, знают о ней все. И став Марьяной, Ника тяжко поняла, как трудно вернуться ей туда, где гремела кастрюлями, командуя влюбленным мальчишкой, и чувствовала себя — красивой, чистой и нужной. …Теперь надо как-то быть. Носить в себе недавнее прошлое, понимая, что его же носит в себе Пашка, и что Фотий знает обо всем. И, тем не менее, быть снова настоящей — быстрой, язвительной и ловкой Марьяшкой, с острым языком и умением прекрасно готовить. Суметь снова поругаться, подшутить, посмеяться. Как будто остались у нее на это права. Уверить себя, что их отношение к ней — не жалость. Что все снова — настоящее. Потому что иначе не жизнь, а маета с каторгой. Всегда проще в таких ситуациях убежать и начать с нового листа. Но это и будет значить — убежать. Спрятаться. Струсить.

— Я без него не могу, — сказала Марьяна, отвечая на мысли Ники, — вот не смогу и все. Я поняла еще там, еще, когда все, вроде, хорошо.

Испугалась. Потому что тогда надо все ломать, а разве же я ему нужна теперь? Мужчины такого не умеют выдержать.

— Много ты знаешь, про мужчин, — утешила ее Ника.

— Я его люблю. Это такое мучение. Хоть топись. Откуда я знала, что она вот такая — любовь? Дышать не могу, понимаешь? Жила, будто мне ногу отрезали. Вроде хожу, а не целая, без ноги.

— Ну вот, совсем ты у нас инвалид. И не дышишь, и без ноги, и еще утопленница…

— А тебе бы шутить, — ломким голосом сказала Марьяна и, наконец, заревела в голос. Ника, обнимая трясущиеся плечи, с облегчением заплакала тоже. Так и сидели, ревя и шмыгая, тыкаясь друг другу в плечи мокрыми носами.

— С-совсем мы бабы с тобой, — всхлипнула Марьяна, вытирая ладонью лицо, и еще немножко отчаянно поплакала, уже цепляясь за Нику и тяжело вставая. Когда медленно шли к Ястребинке, а море нежно сверкало, и солнце тянуло желтенькую предвечернюю дорожку по воде, грело им спины, укладывая под ноги длинные тощие тени, Марьяна сказала:

— У Иванны в парке бар, «Купидон» называется, там, на заднем дворе мангал. Угли такие, раскаленные. Мы с ней сидели, как с тобой вот сейчас. А фотки сгорели прям сразу, в конвертах, и высыпать не надо было.

— Вот и хорошо.

— Она думала, я деньги унесу, из квартиры. А я… я потом только паспорт свой взяла, в ментовке. А туда не стала приходить. Такая вот дурная.

— И молодец.

— Иванна тоже сказала так. Странно, да? И ничего совсем не спрашивала.

— Марьяш, мы тоже ничего не спросим.

— И Паша? — тоненьким голосом спросила Марьяна. Ника даже согнулась внутри от отчаянной мольбы в этом беспомощном голосе. И взмолилась мысленно, Господи, да что же это такое, да ты уж дай им, я же просила! Дай этим щенкам, ну, пожалуйста! Кивнула торжественно. Ужасаясь ответственности, что брала на себя, произнесла:

— Я тебе клянусь! Не спросит! Девочка прерывисто вздохнула. И они поднялись по ступеням, туда, где Пашка гремел сковородкой на кухне, а Фотий сидел на крыльце, гладя меховой живот Степана. Рядом гулял по плитам Фаня, дрожал толстым хвостом и, время от времени присаживаясь, деловито писал, оставляя темные лужицы.

— Ой, — Марьяна присела рядом с Фаней и потрогала широкую спинку, — какой щен.

— Это Нику одарил новый поклонник, — рассмеялся Фотий, — ты много пропустила, сегодня за ужином узнаешь страшную историю черного Кипишона.

— Марьяна? — Пашка возник в дверях веранды, держа наперевес сковороду, — ты чего ту соль, вкусную, спрятала, что ли? Я тут все перерыл. Девочка медленно встала, неловко проводя руками по платью, Ника отвернулась и зажмурила глаза, не имея сил смотреть. Выдохнула с облегчением, услышав знакомый, чуть насмешливый голос:

— Да есть одна тайная полочка. У тебя, прям под носом.

— Ну, покажи, что ли. Жрать охота, сил нет.

Они заговорили внутри, грохнула сковородка, видно, свалилась на ногу, — Пашка ойкнул и выругался. Ника подхватила на руки Фаню и села рядом с мужем, почти упала, прислоняясь к его плечу.

— Плакать будешь потом, — шепотом предупредил тот, обнимая за плечи, — потерпи.

— Я тебя люблю, — призналась Ника, — о-о-о, как же я тебя люблю.

Даже больше, чем жареную картошку.

— Подожди, она пожарится, и ты сразу запоешь по-другому.

Нина Петровна волновалась. Улыбалась напряженно, и тут же хмурилась, поправляя на Женьке футболку с крупной надписью маркером через всю грудь «Ястребиная бухта, дайвинг». Женька топтался, вежливо вырываясь.

— Ба, ну все уже. Ну, я пошел.

— А платочек? Женечка, будь хорошим мальчиком, понял? И слушайся дядю Фотия, когда скажет, то сразу домой.

— Меня Паша привезет, — сказал Женька, осторожно поглядывая на Фотия. Тот кивнул. Ждал, прислонясь к двери и держа в руке ключи от машины. Когда уселись в «Ниву» и выехали за ворота, Нина Петровна тихонько перекрестила пылящий след и, вздохнув, ушла в маленький дом. Все уехали на открытие Митиного бара в Низовое. А она вызвалась остаться на хозяйстве. Корпус уже опустел, номера были убраны и закрыты. В маленьком доме по настоянию Нины Петровны протапливалась печка, иногда к вечеру, чтоб Женечка не простудился. Но на пиратской веранде, по углам крыши которой заботливо торчали четыре спицы громоотводов, величаво надувался выбеленный ветрами и солнцем парус, его еще не свернули на зиму. Нику и Марьяну Пашка утащил утром, после возвращался, ругаясь, за женским шмотьем, как он выразился, и Нина Петровна отдала ему сумку с платьишками и туфельками. А Фотий весь день крутился по хозяйству, и к закату, забрав Женьку, поехал в поселок. Нина Петровна включила телевизор, сурово послушала страшные новости со всех концов бывшей необъятной, качая кудряшками, встала, выпятив круглый, как у дочери, подбородок. В прихожей надела камуфляжную куртку Фотия, подвернула длинные рукава, в которых тонули маленькие пухлые ручки. Вставая на цыпочки, подцепила с полки выгоревшую Пашкину бейсболку, с бледной надписью тем же маркером «Ястребинка». Нахлобучила на голову, и решительно отперла ящик тумбы, где в дальней углу притаилась ракетница. Пистолет не был заряжен, по настоянию самой Нины Петровны, потому что — Женечка. Да и сама она его боялась. Но сейчас вытащила, бережно протерла ветошкой рубчатую рукоять. И, держа в руке, направилась в залитый сонным предзакатным светом двор.