Елена Блонди - Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— Мама заругает.

— Не, — возразил Фотий, — твоя мама самая умная. Не будет ругать.

— Ну-у-у, я не знаю, — не согласился Женька и замолчал, глядя в маленький костер.

— Пить хочешь? У нас есть чай в термосе. Остыл уже, правда.

— Я люблю, когда остыл.

— Отлично. Не торопясь, напились остывшего сладкого чаю и сели в машину.

Женька напряженно дождался, когда мотор заработает, и победно засмеялся, сверкая зубами и размазывая рукой по щеке масло.

Посмотрел на испачканное лицо Фотия и засмеялся еще сильнее.

— Чего, — обиделся тот, вытирая скулу грязной рукой.

— Да точно, мама заругает! И тебя, дядя Фотий, тоже. Там же праздник. А мы как поросяты.

— Спорим, что нет? Нива плавно шла по шоссе, шуршала шинами, мерно рыча мотором.

— На что?

— Ну-у, если не заругает, ты проиграл. Встанешь на стол и прочитаешь стишок. Про новый год.

— А ты? Если проиграл? А! Я знаю! Ты песню споешь, да?

— Только я на стол не полезу, брат Женька, а то потолок пробью. Фотий протянул большую ладонь, и Женька, хохоча, шлепнул ее своей ладошкой.

В просторном зале с каменным плитчатым полом и парусиновым низким потолком светили гирлянды цветных фонариков, провисая, спускались над каждым столом. На столиках красовались вазочки со степными цветами. Из темного двора наплывал щекочущий запах шашлыка и раскаленных углей, слышался оттуда азартный голос Пашки и солидный баритон Мити. За круглой стойкой, неистово сверкающей гранеными зеркальными полками, торчала стриженая голова Ваграма. В белоснежной хрустящей рубашке с короткими крыльями рукавов над худыми руками, он старательно вертел высокий фужер, водружая на краешек ломтик лимона.

— А я ей и говорю, Тина, да что ты такое говоришь, ну мало ли что он там сказал, а ты ему как раз и скажи, то, что раньше говорила, — вещала Василина, наваливаясь на стол маленькой грудью, — Куся, ты меня не слушаешь совсем!

— Я слушаю, — откликнулась Ника и снова посмотрела на часы, — да где же их черти носят?

— Ох, не могу я на это смотреть, — Марьяна встала и пошла к стойке. Отодвинула Ваграма от фужера и ловко закончила украшать коктейль, что-то неслышно рассказывая и показывая рукой на трубочки и бумажные зонтички. Ваграм впивал, в такт ее словам кивая головой и пылая большими ушами.

— Кусинька, да не волнуйся так! Ты, прям, Нина Петровна сейчас!

Фотий твой взрослый уже мальчик, никуда он Женьку не потеряет! К шашлыку успеют. Она подъехала со стулом поближе к Нике и вместе они стали смотреть, как Марьяна идет обратно, обходя столики с редко сидящими за ними гостями. Народу было немного, поселок уже опустел. Но Митя расклеил яркие приглашения, в которых пообещал каждому бесплатный напиток и порцию фирменного салата, и потому в бар подтянулись не только отдыхающие, но и аборигены. Сидели тут Алена Дамочка с тетей Валей, чинно топыря локти и сверкая дутыми золотыми серьгами. За столиком в углу примостился Петрович, он уже договорился с Митей о том, что будет приносить на кухню свежую рыбу, и потому сидел важно, как свой человек, держал корявыми пальцами сигарету с золотым ободком из подаренной пачки. Сдвинув два стола, гомонили ребята с хихикающими барышнями. Все как на подбор в белых рубахах, пузырями заправленных под ремешки наглаженных брюк. Девы сверкали люрексом и пламенели щеками.

— Жаль, Тинка не приехала, — задумчиво сказала Ника, и снова посмотрела на часы.

— Вот я и говорю, — вдохновилась Васька, — она мне, как сказала, что у них эта туристическая поездка, с этим, как его, ее, Сергеевым, ее ценским.

— Новиковым, — поправила Ника, — прибоем.

— А я что говорю!

— Васинька, ты что-то все говоришь, только про говоришь. А что говоришь, я и не пойму.

— Я говорю, пора уже шашлык есть, — подтвердила Василина, — а твои мужики где-то застряли. Марьяна, смотри, какая вся красивая! Мне бы такую попу маленькую. Митя бы меня залюбил еще больше. Марьяна подошла, слегка краснея и хмурясь, стесняясь двух пар глаз, уставленных на нее. Поправила на плече тонкую лямочку вечернего платья, одного из Никиных, привезенных Ниной Петровной.

Платье было темно-вишневое, немного тревожного оттенка, очень простое, мягко падало к тонким щиколоткам. И Ника, заставив ее нарядиться, ахнула, поворачивая девочку перед высоким старым зеркалом.

— А я думаю, ну что оно у меня лежало и лежало в шкафу, а оно тебя, значит, ждало! И обе рассмеялись, когда из коридора сунулась в спальню лохматая Пашкина голова:

— Ну, вы тут, э… — и уставился, раскрывая серые глаза, — ух, ни-фи-га себе!

На самой Нике было ее любимое, цвета морской бирюзы, с высоким разрезом, открывающим ногу до самого бедра. Она уже и так посидела, и эдак, предвкушая, сейчас возникнет в распахнутой двери Фотий и глаза его раскроются так же, как Пашкины. И увидит, наконец, жена у него — обольстительная. Но перед тем как выйти в зал, они втроем уже наработались на кухне, и Ника устала сидеть обольстительно, повисла на стуле, скинув туфельки и поджав одну ногу под себя. Пашкин голос стал громче, мелькнула длинная фигура, таща на плече какой-то кабель. Следом торопился Митя, волоча прижатый к животу прожектор. Кивнул девочкам большой головой:

— Через десять минут врубим на полную! И — танцы! Ника нашарила ногой туфли и встала, вздыхая.

— Я выйду, посмотрю, вдруг едут. Ну что за мужики, вечно с ними.

— И взглядом, прям, поможешь им ехать быстрее, — резонно возразила Василина, трогая тонкой рукой завитые пряди, заколотые в античную прическу. Ника пожала плечами и, показав жестом, мол, сидите, я скоро, двинулась через зал, улыбаясь и кивая знакомым. Ей стало что-то беспокойно. Ваграм за стойкой проводил ее восхищенным взглядом, держась смуглыми пальцами за новый фужер. Она уже подходила к двери, когда за спиной грянула музыка, замигали цветные огни, народ, смеясь, загомонил, двигая стульями. И перед Никой из темноты, овеянные ароматами шашлыка и морского вечернего бриза возникли две фигуры — большая и маленькая. Фотий держал Женьку за руку, и оба настороженно и почему-то выжидательно улыбались. Ника от неожиданности споткнулась, быстро подошла, внимательно глядя на два перемазанных лица, перевела взгляд на футболку с надписью, еще днем вполне белоснежную. Осмотрела мужнину рубашку в черных, видимых даже в мигающем свете пятнах.

— Фу! Я уже собралась бежать в Ястребинку, пешком. Где вас черти носили, мальчики? Я ужасно сердита!

— Ругает! — удовлетворенно сообщил Женька и задрал лицо к Фотию, — ну?

— Не, — возразил тот, — она ж не за то ругает! Проиграл ты, брат Евгений.

— Я? Неправда! Ты слушай, она щас еще будет!

— Я что-то не поняла? — Ника нахмурилась, глядя на радостные физиономии, — это вы меня тут обсуждаете, хором?