Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

— Да, — сказала Чжу Ли. — Я с тобой согласна.

И вот опять внутри нее поднимались ужас и смех.

— Я всегда знал, Чжу Ли, что с тобой могу говорить открыто. Ты не такая, как все. Мы оба видели, через что пришлось пройти нашим отцам. Так что… — Он посмотрел на нее и кивнул. — До завтра.

Лю уже шел обратно, скрипичный футляр бил его по правой коленке. Он повернул, и его зеленый костюм истаял в солнечном свете. Чжу Ли смотрела ему вслед, а сердце ее с болью колотилось. Почему он ей доверился? Кому ей самой довериться? Ее руки утратили всякую чувствительность, точно деревянные. Но мысли ее полнились нотами, словно она все еще была в аудитории 103, словно ее разум так и не заметил, что ее руки больше не двигаются.

Почти до самого того момента, как он вошел к Каю, Воробушек убеждал себя, что никуда не идет. Встреча — или, как ту называл Кай, учебная группа — была не про его честь. И все же почти сорок минут Воробушек крутил педали, направляясь на восток, свернул налево на Средней Хэнаньской, направо на Хайнинской и, наконец, в калейдоскоп улочек поменьше. Он слез с велосипеда и ходил кругами, пока не нашел нужный переулок и лестницу в бетонный блочный дом.

На третьем этаже он постучал в квартиру номер 32. Высунулся Кай с растрепанными ветром волосами, хотя, скорее всего, сегодня он даже из дома еще не выходил. Стоило ему завидеть Воробушка, как пианист просиял от удовольствия.

— Я боялся, что вы заблудитесь.

Воробушек улыбнулся, словно у него самого вовсе не возникало таких сомнений.

Как же тут было темно и тесно. Над дверью висело радио, вещавшее на оглушительной громкости. Виднелись какие-то тени — не то людей, не то предметов, но вентилятора не было, и в комнате стояла жуткая духота. Молодая женщина подвинулась, чтобы дать Воробушку место, но все равно сидела так близко, что его с головой захлестнул миндальный аромат ее волос. Кто-то потребовал от Воробушка предъявить документы, остальные рассмеялись, и какой-то молодой человек сказал:

— Да у него силенок не хватит даже стоять против ветра. Сразу видно, что не из госбезопасности.

— Хвоста не было?

А затем — едкий старушечий голосок:

— Он за тобой хвостом приехал, Сань Ли.

Смех. Воробушка трясло, он чуял запах собственного пота.

— Да расслабься ты, — нетерпеливо сказала пахнувшая миндалем девушка. — Ты что, правда тот самый великий композитор, про которого Кай все распространяется?

Не успел он ответить, как разговор перешел на какую-то книгу, которой он не читал; он о такой даже не слышал. Упомянули книгу, которую он знал — «Книгу о Великом Единении» Кан Ювэя, — но стоило Воробушку мысленно себя поздравить, как разговор тут же ушел дальше.

Кай, сидевший в углу, молчал. Он был по меньшей мере лет на десять младше, чем все здесь собравшиеся.

— Старая Кошка, что ты принесла? Ты где?

— У тебя на коленках, — отозвалась бабка. — Сань Ли, хоть раз в жизни обрати внимание на то, что у тебя на коленях!

Бабка полезла в тряпичную сумку и вытащила небольшую стопку книг.

— Да так, немного того, немного сего. «О ценности скептицизма»…

— Восхитительно, — промурлыкала пахнувшая миндалем девушка, которую называли Лин.

— Еще Си Ли, «Письма об эстетическом воспитании человека», Шэнь Цунвэнь и что там еще…

Зажгли новую свечу. Лин взяла Си Ли — которым оказался Фридрих Шиллер — и принялась искать место, на котором они остановились на прошлой неделе. Воробушек знал Шиллера только как любимого немецкого поэта Верди, чье стихотворение Брамс использовал в похоронной песне:

И красоте смерть суждена!

Внемли! Рыдают боги и богини,

Ведь канула краса и гибнет совершенство,

Но славна скорби песнь в устах любимых…

— Поторопитесь-ка, — сказал Сань Ли, — шпион сейчас заснет!

— «Береза, ель, тополь становятся прекрасны, — начала Лин, — когда стройно вздымаются ввысь их кроны; дуб же — когда становится согбен; причина этому в том, что последний, будучи предоставлен сам себе, любит согбенное, а первые, напротив, тяготеют к прямому пути… К какому же дереву в первую очередь обратится художник, дабы поместить то в пейзаж? Вне всякого сомнения, к тому, что пользуется своей свободой, что даже с некоторым мужеством отваживается на что-либо, выходит из ряда вон, даже создавая тем в строю прореху и нарушая какой-либо порядок путем своего буйного вмешательства».

Она читала тридцать минут, сорок, и каждое слово было отчетливо. Закрыв книгу, бабка спросила, не возьмет ли она ее и не сделает ли на мимеографе еще одну копию.

— Я уже копирую «Мое образование», и в управлении что-то подозревают. Дайте ее Сань Ли.

Это вызвало общее веселье.

— Да в прошлый раз он все страницы сиропом залил…

— Лин же рыбью косточку нашла, разве нет?

— Куриную.

— Ну нравится мне вас чем-нибудь да подкармливать.

— Вечная Революция за ужином у Сань Ли.

Когда стих смех, а копировать Шиллера так никто и не вызвался, Воробушек подал голос.

— Я возьмусь.

— Ну и ну, — сказала Лин. — Шпик-книгочей! Не зря Кай был так заинтригован.

— К следующей неделе чтоб было готово, — заглушив разрозненные смешки, велела ему Старая Кошка. — И не ешь, когда читаешь.

— И эту тоже возьми, — сказал Сань Ли. — «Дмитрий Шостакович». В переводе с русского. Для нас там слишком много специальных терминов.

Воробушек согласился.

Во тьме диктор по радио повторял знакомые слова: «…подвергнуть критике представителей буржуазии, которые проникли в партийный аппарат, правительство, армию и различные сферы культуры, провести массовую чистку …»

Миска арахиса и банка рисового вина переходили из рук в руки. Господин постарше предложил тост за «Озера вин и леса мяса!», и когда все подняли чашки, единственная свеча погасла. Лин принялась напевать себе под нос песенку, которую Воробушек не узнавал.

— Мальчик мой, — обернувшись к Каю, сказал господин постарше, — я тебя уже несколько недель как не видел. Рояль у меня зарастает пылью, а Лин говорит, ты больше к нам не ходишь.

— Ну почему? Вчера мы с ней виделись, — рассмеялся Кай, — но я завтра зайду, Профессор.

Вино пропитало Воробушку все конечности, и спешно собиравшийся Профессор казался круглым, как парящий воздушный шар. «Некоторых, — орало радио, — мы уже изобличили, но некоторых — напротив! Кое-кто до сих пор пользуется нашим доверием и готовится нами в преемники…»

Профессор, уже нетрезвый, обернулся к Воробушку.

— Товарищ, я столько о вас слышал. Если можно так выразиться, ваш струнный октет — одно из любимейших моих музыкальных произведений. Такая честь наконец-то составить с вами знакомство.

Вокруг них общий разговор разделялся на беседы поменьше. Профессор принялся напевать себе под нос песенку — «Жасмин» — возвратившую Воробушка в чайные его юности. Воробушек поведал, что всю страну обошел, распевая эту самую песню.