Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

— А студенты консерватории теперь ходят и разбивают скрипки, — хохотнул Сань Ли. — Да кто вообще способен разбить скрипку?

— Молодежь не заблуждается, — сказал Кай. В глазах у него стояло злое и незнакомое отчаяние. — Они говорят, что нам нужно меняться, избавляться от препятствий и подвергать себя решительной чистке. Земельная реформа принесла нам равенство, но прошло десять лет, и вот оно уже ускользает. Очевидно же, что дела в обществе идут скверно.

— Подвергать себя решительной чистке от чего именно? — переспросил Профессор.

— От индивидуализма, от привилегий. От алчности, что разлагает нашу революцию.

— Из членов Политбюро социалистов не вышло, — сказал Сань Ли. — А из нас почему должно?

Послышались нервные смешки, которые, как показалось Воробушку, издавали сами книги.

Кай залился краской и встал.

— Товарищ, — сказал он Старой Кошке, — благодарю вас за гостеприимство. Я более не могу слушать этот разговор. Прошу меня извинить.

Старая Кошка и Лин как раз говорили между собой — и теперь смущенно умолкли. Профессор уставился на него в изумлении.

— Кай, мальчик мой! Присядь, присядь. Да что в тебя вселилось? Сань Ли, я тебе говорил держать язык за зубами или нет?

— Я говорю, что думаю.

Голос Кая был совершенно спокоен.

— Ты никогда в жизни ни за что не сражался, Сань Ли. Ты понятия не имеешь, на что похожа жизнь за пределами Шанхая, и все же смеешь читать нам мораль.

— А тебе-то из консерватории лучше видно?

Вмешалась Лин.

— Сань Ли, замолчи. Кай, сядь. Не стоит принимать все это близко к сердцу. В конце концов, мы ведь именно затем и собираемся — чтобы разойтись во мнениях, так ведь? Ты мне как брат, я понимаю, что ты расстроен, но давай…

Но Кай уже напустился на Профессора.

— Вы меня уже погубили, а теперь ставите под удар всех, кто здесь сидит. Для вас политическая борьба — это только игра. Мне не один год понадобился, чтобы вас раскусить.

В комнате воцарилось молчание.

Наконец Профессор заговорил.

— С каких это пор желание познать себя и стать лучше считается в этой стране предательством? Кай, разве это не должно тебя пугать? Сынок, ты забываешь, что я тоже потерял в революцию всю семью.

Кай вспыхнул. Он вскинул ранец на плечо и вышел из комнаты.

— Воробушек, — сказал Профессор. — Идите с ним. Он очень расстроен. И не хотел сказать того, что сказал…

Воробушек не шелохнулся.

— Я провожу Чжу Ли домой, — сказала Лин. — Вы же рядом с Пекинским шоссе живете? Я тоже.

Какой же спокойной казалась Чжу Ли, подумал Воробушек, как будто это она его сюда привела. А может, и правда оно так было? Что же они наделали?

— Можете поторопиться? — сказала Лин. Ее голос испуганно дрожал.

Воробушек поднялся, пожелал всем хорошего вечера и ушел.

Профессор и Сань Ли, бормоча извинения, ушли вместе, так что остались только Чжу Ли, Старая Кошка и Лин. Никто не говорил ни слова о Кае и о том, что произошло: ссора словно растворилась, будто ничего и не было. Так значит, образованные классы не так-то и отличаются от остальных людей, подумала Чжу Ли. В такие времена все мы полагаемся на молчание.

Лин сказала Чжу Ли, что учится в Шанхайском университете.

— На самом деле, — сказала она, — я занимаюсь утилитаризмом, Мэн-цзы и искусством сложения двустиший, так что вполне отвечаю определению Сань Ли — студент-философ из «помойного ведра».

Старая Кошка перекладывала вокруг себя книги.

— Может, вот эта тебе пригодится, — сказала она, кидая Чжу Ли тоненькую книжку. — «Жан-Кристоф» в переводе Фу Лэя. Ты ее, конечно, знаешь?

— Стыдно признаться, но я ее пока не читала.

— Ха, за что ж тут извиняться? — Старая Кошка вздернула плечи, а затем пустила их, как оползень, вниз с этой впечатляющей высоты. — Я ее только потому тебе предлагаю, что говорят, будто Роллан списал своего Жан-Кристофа с Бетховена. Бетховен нашего времени. Хотя там не на каждой странице дух захватывает. На, держи. А это эссе Ху Ши об У Даоцзы. Книга вне закона, правительство ее поносит, и, как следствие, она весьма популярна, — когда Старая Кошка уселась рядом, Чжу Ли почувствовала запах крошащейся бумаги, каменной тушечницы — и слегка сахарного тростника.

— Госпожа Чжу Ли, — сказала Лин, — а вы всегда носите с собой скрипку?

Футляр у нее на коленях был холодный, как камень осенней ночью. Чжу Ли кивнула.

— Немного странно это, вам не кажется? — сказала Лин.

Старая Кошка шумно принюхалась.

— Ничуть не странней, чем бумага с ручкой, которые ты таскаешь в карманах! Ты, в конце концов, студентка, ну а она скрипачка.

— Тогда Сань Ли с тем же успехом мог бы ходить с саблей. У него, кажется, специальность такая — провоцировать.

— Если ты ему велишь прекратить, он, может, и прислушается, — сказала Старая Кошка.

— Я вас умоляю! Сань Ли никогда не станет выступать перед одним-единственным зрителем.

Чжу Ли хотелось спросить их о Кае. Вместо этого она раскрыла эссе Ху Ши и начала читать первые строчки. Перелистнула, прочитала еще. Текст был переписан от руки — квадратным, но прекрасным в своей отваге почерком. Она пролистала еще. То была та же рука, что переписала и Книгу записей. То был почерк ее отца, и она где угодно бы ее узнала.

Старая Кошка пристально на нее поглядела.

— Неглупое эссе, да? — сказала она.

Было ли то разыгравшееся воображение Чжу Ли — или в вопрос был искусно вложен еще вопрос?

— Уверена, что так, но меня больше заинтересовал каллиграф.

Чтобы сбить Старую Кошку со следа, она спросила:

— Вы сами это переписали?

— Ай! — Старая Кошка хлопнула пухлыми ладонями по пухлым коленям. — У меня талант к каллиграфии завидный, но не такой божественный. Нет, переписал это один шанхайский ученый, по сути говоря, поэт. Увы, он больше не поэт. Он попал под колеса партии, и его отправили на перевоспитание. Я уже много лет его не видела, он исчез. Для музыканта у тебя наметан глаз на каллиграфию.

— Это потому что у меня самой почерк очень уж скверный, — сказала Чжу Ли.

Когда мама вернется, подумала она, первым делом приведу ее сюда. Так будет правильно.

— В связи с этим есть у меня кой-чего тебе на расшифровку.

Старая Кошка со скрипом выпрямилась, проковыляла мимо Лин и остановилась у стола. До этого момента Чжу Ли и не знала, что тут есть стол — за бумагами его и видно не было. Старая Кошка порылась в груде папок, а затем выдернула один-единственный листок и вручила его Чжу Ли.

— Ну и ну, бабушка! — спустя некоторое время сказала Чжу Ли. В руках у нее была ария из Гольдберг-вариаций, переписанная цифрами, точками и линиями нот цзянпу. — Вы меня книгами прямо пришибли! Я понятия не имела, что вы изучали западную классическую музыку.