Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

В костер полетело еще больше книг и бумаг — дошло аж до одежды и мебели. Откопали даже детское шелковое платьице и принялись таскать его по толпе. Вернулась девушка — с большой бутылкой чернил. Она взобралась на стул рядом со стариком, стянула с того бумажный колпак и опорожнила бутылку ему на волосы. У Бэй пытался увернуться, но чернила залили ему глаза, затекли в нос и в рот и кошмарными кляксами расползлись по всему телу. Пока старик отчаянно пытался стереть густую жидкость с глаз и рта, толпа покатывалась от истерического смеха.

— Давай, напиши чего-нибудь! — орали они. — Просвети нас, У Бэй, своей премудростью! Сочини эссе поосновательней! Молим тебя! Научи нас, что думать!

— Ну вот, У Бэй, ты опять обделался! — заметила девушка.

— Глупый, грязный ребеночек! — прибавил паренек, угрожающе занося палку.

Старик съежился и зарыдал.

— Стой, не шевелись! — воскликнула девушка. — А то вся моя изящная каллиграфия насмарку!

Воробушек шажок за шажком двигался назад, железная рама переднего колеса скребла по земле. Унижение У Бэя становилось игрой все более и более азартной. Каждому хотелось самому придумать следующий залп. Толпа хихикала, даже луна в небе и ободранные летние деревья словно тряслись от восторга. У Бэй, оставшись в полном одиночестве, балансировал на деревянном стуле, как клоун. Вышел вперед еще какой-то парень, с бритвой руке, и вызвался обрить старику голову.

— Он считает, что его седины вызывают уважение, — заявил юноша. — Подрежем бабочке крылышки?

— Инеем по осени припорошило, подтопим! — выкрикнул еще кто-то.

— Оборвать ему крылья! Сбрить ему волосы!

Воробушка захлестнула волна тошноты. Дышать стало нечем.

— А зачем ограничиваться волосами? — спросил человек с тупой бритвой. — С чего это нам позволять Его Превосходительству нас унижать?

Воробушек заставил себя как ни в чем не бывало отвернуться от толпы, склонившись вперед, будто проверяет шину велосипеда. Он покосился на обочину дороги, где высилась в ряд дюжина платанов. Там, под ближайшим из них, стояла Чжу Ли — глубоко задумавшись, сама по себе. Будучи единственным неподвижным человеком в толпе, она сразу бросалась в глаза. Чжу Ли крепко прижимала к себе скрипку и вслушивалась в скандирование, словно в чрезмерно сложную музыкальную пьесу. К У Бэю поднесли бритву.

— Ты что, У Бэй, даже цирюльника нормального найти не можешь?

— Ну вот, теперь тебе хоть на танцы! Надевай-ка свой костюм-тройку и жди, пока заиграет оркестр!

— Ну же, повальсируй со мной, У Бэй! Не стесняйся…

Сломленный старик испустил скорбный вой, и толпа взорвалась победными насмешками.

Воробушек спокойно подошел к двоюродной сестре. Он тут же позабыл об У Бэе. Чжу Ли с ее скрипкой было тут не место. Он должен увести ее домой.

Он шел к ней, стараясь шагать шире, чтобы казаться уверенным и рослым.

— Сестрица, — сказал он, подойдя.

Чжу Ли повернулась и взглянула на него тревожным глазами. На миг он замялся, а затем повторил, более сурово:

— Сестрица!

Она едва дышала. Воробушек повел Чжу Ли прочь, катя велосипед рядом с ними. Присоединиться к безумию приходило все больше народу. Они несли бутылки с чернилами и свитки бумаги, и на руках у них были красные повязки, сиявшие в тусклом свете.

— Нет, — сказала Чжу Ли, оборачиваясь на шум. — Не туда. Я в консерваторию.

— Лин должна была проводить тебя до дома, — сказал он. Ему пришлось собрать все силы, чтобы говорить спокойно. — Иначе я ни за что бы тебя там не оставил.

— Она меня и отвела домой, но после дождя я снова вышла. Понимаешь, я же забронировала аудиторию, — сказала она. — Мне надо идти. Сто третья. Ты же знаешь, она самая лучшая. Рояль очень старый, и поэтому никто на нем не играет. Но я же тебе уже это говорила, правильно? И у меня уже так скоро концерт, меньше чем через три месяца. Не знаю, что со мной не так. Я Равеля как будто все никак не запомню.

— Чжу Ли, пойдем, — сказал он. — Пошли домой вместе. Я тебе помогу, обещаю.

Теперь она смотрела прямо на него. Вздохнула и зашагала следом.

— Братец, куда мы идем?

Он не ответил.

Спустя некоторое время она повторила:

— Куда же мы идем?

— Домой. Дай мне скрипку.

Чжу Ли отказалась. Они пошли дальше, держась в тени.

Хунвейбины, беспечно шатавшиеся по тропинке, едва их замечали. Когда парочка таких принялась глазеть, Воробушек окликнул их:

— С предателем У Бэем как раз кончают! Трусишка уже обоссался!

Хунвейбины покатились со смеху. Они прокричали: «Да здравствует революция!» — и поторопились дальше, боясь, что пропустили зрелище.

За спиной толпа дошла до крещендо в стихотворении Председателя Мао; голоса вызванивали: «Насекомых мы смоем, и сила за нами».

Воробушек с Чжу Ли добрались домой, в переулок. Братья его уже были в кровати, но Папаша Лютня сидел в темноте, у окна. Он вздрогнул, когда они вошли.

— Дверь за дверью, — негромко сказал Папаша Лютня. — Обходят все дома.

Чжу Ли прошла на середину холодной комнаты.

— Но дядюшка, ты же член партии…

Воробушек чуть было не сказал: «И У Бэй тоже», — но когда увидел лицо отца, промолчал.

— Если дело дойдет до нескончаемой революции, — сказал Папаша Лютня, — то настанет очередь и членов партии, и героев.

Он улыбнулся, чуть ли не рассмеялся, и по позвоночнику Воробушка пробежал ручеек ужаса.

— Отец, почему бы тебе не пойти в постель? Я спать не буду.

— Неважно, в постели, тут или на дороге — заснуть я не смогу.

— А должен, — твердо сказал Воробушек.

— И где же твоя мать! — в отчаянии сказал Папаша Лютня. — Неизвестно где, ищет беды и на свою голову, и на все наши. Воображает себе, будто в силах спасти беднягу Вэня! Да кем она себя возомнила? К ней что, наш Великий Кормчий прислушивается? Она что, такая неуязвимая?

— Я не сомневаюсь, она нам писала. Просто последние несколько недель на почте такая неразбериха…

— Нет, нет, — сам себе сказал Папаша Лютня. — Не такого мы добивались. Я критиковал всех остальных в Штабе. «Хватит выслуживаться перед помещиками, — говорил я им. — Всем жертвуйте ради партии! Кто сознается, того ждет снисхождение, кто уйдет в отказ — того ждет суровая кара! Но награда, да, награда тем, кто готов выдать других». Они мне верили, и я себе верил. Верить настолько проще, чем не верить.

— Отец, — начал было Воробушек, но Папаша Лютня его не слушал.

— В конце концов, от неверия-то что хорошего? Что благодаря ему растет, что меняется, что делается лучше? Разве не всегда лучше — для родины, для семьи, для себя — во что-нибудь верить? Сомнения ведут только к смятению и сложностям. И в любом случае, жили мы получше. Мы не собирались почивать на лаврах, мы ни в коем случае и не почивали на лаврах, борьба не окончена, и все же…