Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

Папаша Лютня встал. Его исполинская фигура показалась до смешного маленькой. Он медленно вышел из комнаты, тряся головой и приговаривая:

— Я доверяю партии во всем. Я доверяю Председателю Мао. Но нет, нет. Не этого я хотел.

Когда Папаша Лютня ушел, Воробушек с Чжу Ли остались сидеть в неловкой тишине. Шторы были задернуты, но слышно было, как трясет улицы — снаружи доносились волны ликующих выкриков.

— Кампания эта очень мощно начинается, — сказала Чжу Ли — легко, точно обсуждала новую музыкальную пьесу. — Вообще-то, Воробушек, тебя уже тоже кто-то разоблачил. Я сама видела.

— Да весь факультет разоблачили. Не могут же они всех нас перестрелять.

Когда она не ответила, он пошутил, что перемены бы ему не помешали. Пожить в пустыне, подальше от честолюбивых студентов, стало бы прекрасной передышкой. Наконец-то появилось бы время сосредоточиться на собственной работе.

Чжу Ли его не слушала.

— Я последние несколько дней тебя вообще почти не видела. Где ты был, что делал?

— Думал.

— Ты новую симфонию закончил?

— А, — сказал Воробушек. — Симфония — одно название.

Чжу Ли улыбнулась, но лицо ее в темноте казалось очень худым и бледным. Через пару месяцев ей должно было исполниться пятнадцать, но на свой возраст она не выглядела; она казалась хрупкой, словно детская пухлость ее покинула, но ничего не пришло взамен.

— Если это ты так напрашиваешься на комплименты, то перебьешься. Знаю я, как ты их ненавидишь. Но, Воробушек, эта твоя симфония, я благодаря ей не забываю, что такое музыка. Это самая честная вещь из всех, что ты писал, и я из-за нее тебя просто побаиваюсь.

— Сестрица, ты наверняка выбилась из сил. Может, отдохнешь?

Она улыбнулась.

— Ничего я не выбилась. По правде говоря, у меня такое чувство, словно всю жизнь я спала, но теперь… наконец-то пробуждаюсь.

— В каком смысле ты спала?

— Я теперь вижу, — сказала она, — что все эти часы репетиций, вся преданность делу, честолюбие и мечты, все это подходит к своему пику, — она помолчала немного. — Я слишком медленно продвигаюсь. Чему там профессор Тан меня учил? Для «Цыганки». Кто слишком медленно играет, того поглотит время.

— Чепуха.

— Вчера, — продолжала она, — уходя из консерватории, я зашла во внутренний двор, и вдруг меня разом обступили однокурсники. Они сказали, что я теперь обязана опуститься на их уровень. Пытались отобрать у меня скрипку. Я все повторяла: «Я патриотка, я хочу служить отчизне», — но они только рассмеялись и сказали: «У попрыгуньи-стрекозы отчизны нет». «Пора преподать правоуклонистской сучке урок». — Она помолчала, с серьезностью, которая словно разлилась по всему ее телу, скрестив на груди руки. — Еще несколько человек прибежали из здания, случилась ссора. Потом она перешла в драку, но мы с Тофу Лю ухитрились сбежать. Если бы не Тофу, я могла бы попасть в настоящую беду, — она смеялась. — Мы сбежали! И я подумала: как это странно, что это я — убегаю, потому что это же они боятся мира, который им неподвластен. Прошлой ночью пришли к Тофу Лю. Ты же его знаешь, да? Такая нежная душа, еле-еле страницы переворачивает. Весь дом ему разнесли, избили родителей, разломали мебель. Все музыкальные инструменты… его отец — правый уклонист. Обвинение предъявили в пятьдесят восьмом, в том же году, что и моего.

— Зачем ты согласилась пойти на учебную группу? — Воробушек услышал перемену в собственном голосе, нотку обвинения, и ему самому от себя стало гадко. — Почему ты мне не сказала?

— Потому что, когда утром зашел Кай, я видела, что ты счастлив. Я была рада видеть тебя довольным. И Кай же наш друг, разве нет? Потому что я же знаю, я же тоже вижу, что происходит. Я думаю… нечего тут сказать.

— В консерватории репетировать ты не будешь. Я уверен, все вернется на круги своя, но… ты не должна делать ничего, что может привлечь их внимание.

— Не делать ничего? — сказала она. — Что же мне делать? Воробушек, ты знаешь, что Кай теперь хунвейбин? Я слышала… он возглавлял напавших на родителей Тофу Лю…

— Ты это себе надумала.

Она ошеломленно уставилась на него.

— Как я могла что-то такое надумать?

— Прошлой ночью Кай был со мной, — сказал Воробушек.

— И был с тобой весь вечер?

Он солгал ей, даже не задумываясь.

— Да.

Она покачала головой.

— Тофу Лю его видел. И когда мои однокурсники меня окружили в консерватории, Кай там был.

— Нет, быть такого не может.

— Что ж, — сказала она. В ее глазах мелькнуло разочарование, и снова Чжу Ли как будто загнала его вглубь. — Если быть такого не может, видимо, я ошибаюсь.

Воробушек что, правда думал, что она будет сочинять? Она что, когда-нибудь раньше так делала? Мысли Чжу Ли бестолково извивались. Вчера днем однокурсники глядели на нее с ненавистью, словно она была изменником родине. Эта перемена случилась будто в одно мгновение. Или, быть может, подумала она, это чувство всегда в них жило — но она не понимала его, пока не увидела в лице Кая.

Воробушек рядом с ней молчал.

Дети классовых врагов — враги народа! Эта дочка правого уклониста — грязная шлюха! Два месяца назад она знала, что ее можно было бы склонить отречься от собственной матери, она могла бы сделать что угодно, чтобы не лишиться места в консерватории. Если бы у нее отняли музыку, она бы умерла. Да, вот до чего вероломны дети классовых врагов! А ее родители, меж тем, осужденные изменники родине, никогда ни на кого не доносили и ни от кого не отрекались. Что же это значило? Народ должен быть прежде всего превыше семьи и себя самого, превыше мелочных забот вроде привязанности, музыки и любви. Никакого больше Прокофьева, никакого Равеля, ничего от привитого ей Бахом мира, никакой больше западной музыки, написанной для того, чтобы ей пассивно внимали. Какие слова Прокофьев положил на музыку? «Друзья мои, товарищи, еще мы очень молоды…» [8] Из песни «Растет страна». Музыка С. Прокофьева, слова А. Афиногенова. Мы должны бороться, сказал Председатель Мао. Мы — наследники лучшего мира. Равенство нас защитит. Равенство даст нам силу.

Она прервала молчание.

— Воробушек, мне нехорошо. У меня с головой что-то. Я, должно быть, все себе навоображала.

— Чжу Ли, милая, иди и отдыхай. Я тебя разбужу, если что-то случится.

Милая, подумала она. До чего же он храбрый, что пользуется таким ностальгическим языком. Если бы она в самом деле хотела защитить своих родных, разве не стоило бы ей сдаться властям? Но за какое преступление? Собственные размышления ее напугали — смысла в них не было никакого.

Крики снаружи поутихли. Студенты повернули на другую улицу.

— Там профессорские квартиры, — сказала Чжу Ли. — Даже если сегодня они сюда и не придут, мы тут как яйца в корзинке.