Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

Она нашла его любимую пластинку, Концерт для скрипки № 1 Прокофьева, — в картонном конверте с изображением широкоскулого, на бумажный фонарик похожего лица Давида Ойстраха. Ай Мин поставила пластинку. Музыка начала сочиться в воздух, и Воробушек слушал, опершись локтем о колено, весь согнувшись, как курок.

Прокофьев писал свою беззаботную музыку, точно горя не ведал.

Из ежегодных подарков от Лин и Большой Матушки Нож отец Ай Мин собрал одну из самых крупных коллекций пластинок в провинции Гуанси, но все равно упорно их прятал. Первым делом, вернувшись с новогодних праздников, они вскрывали очередную часть пола и зарывали в землю очередную стопку музыки. Отец был параноиком.

И что это была за жизнь? Пластинка была своего рода хранилищем, в котором лежала музыка, дожидаясь своего часа; любовные письма из Канады хранили слова, что не давали Воробушку спать по ночам. Она знала — потому что тайком вскрывала письма и прочитала их все. Но чтобы жить, все на свете нуждалось в движении: вода должна течь, пластинка — крутиться, человек — уезжать или находить себе иной путь. Без движения и без перемен мир становился лишь застывшей копией, и это-то и было не так в папиной изящной каллиграфии, в его терпеливой жизни — она застыла во времени. Его завтра было каким-то образом обречено всегда быть днем вчерашним. Ай Мин понимала, что она сама от природы более импульсивна и менее терпелива.

Сейчас же, во дворике, Воробушек поднял узкий звукосниматель и поставил новую пластинку. Ай Мин пришлось изо всех сил сдержаться, чтобы не сшибить проигрыватель наземь и не разбить его вдребезги. То была «С родины» Сметаны, и от нее Ай Мин почувствовала себя такой безутешно несчастной, что на глаза снова навернулись слезы. Тихая Птичка не обратил на это ни малейшего внимания. Ай Мин с силой ущипнула себя между большим пальцем и указательным, чтобы заглушить сердечную боль физической.

— Ай Мин, — сказал он.

Она подняла голову. Музыка закончилась, а она и не заметила.

— Если ты хочешь именно в Пекинский университет, поготовься еще год и снова поступай.

Как будто ее кто-нибудь примет в Бэйда! От горечи она чуть не рассмеялась.

— Я запросил перевод на Третий Пекинский проволочный завод, и мое прошение удовлетворили. Ты завод знаешь, там радио делают и еще эти новые мини-компьютеры. Мы оба переедем в столицу и получим пекинские документы. Твоя мать задействовала все связи… Короче, все уже готово. Сегодня вечером она должна позвонить, вот почему я ничего не говорил… Когда твоя мать позвонит, постарайся реагировать удивленно.

Она таращилась на него во все глаза.

— Для тех, у кого пекинская прописка, проходной балл ниже, — объяснил Воробушек.

Ай Мин, естественно, это знала. Проходной балл был ниже на целых сто пунктов, и будь у нее пекинские документы, в этом году она с легкостью поступила бы. Что было еще хуже — на их провинцию в Бэйда выделили только пятьдесят мест. Глубокая несправедливость мира вновь ожгла ее с головы до ног, и ей захотелось кричать.

— Можем переехать к твоей матери в квартиру в Пекин или остаться тут. Как хочешь.

Ай Мин едва смогла кивнуть. Стыд полз сквозь ее тело, как прежде — самокритика.

— Пап, я хочу поехать.

Воробушек довольно улыбнулся.

Она снова расплакалась, чувствуя во всем теле слабость разом от радости и от паники.

— Последний раз я был в Пекине еще подростком, — сказал Воробушек. — Ай Мин, не расстраивайся. Ничего и никогда не заканчивается, надо только повернуть голову, сосредоточиться на новом месте… И я бы не отказался послушать что-нибудь новенькое. В Пекине — Центральная филармония…

Она понятия не имела, о чем он говорит. Отец вновь обратил все свое внимание на проигрыватель. Он брал пластинку за пластинкой и вновь откладывал. Ай Мин вмешалась и выбрала «Джазовую сюиту» Шостаковича, и пластинка началась с Вальса № 2, что был роскошен и перекошен и ни за что не собирался просить прощения. Воробушек вернулся на свой стул и поднял взгляд в облачное ночное небо. Он закрыл глаза.

Когда Воробушек произнес: «Лучше быть осторожной» — с той же уверенностью, с какой мог бы цитировать Председателя Дэна: «Почетно быть богатым», — его слегка пошатывало, потому что в последнее время он слишком много пил. Его беспокоили руки — фантомная боль, от которой он никак не мог избавиться. Как-то вечером, за несколько дней до того, как они должны были переехать в Пекин, Большая Матушка его спросила:

— Чего ты ждешь? Сын мой, чего тебе нужно?

— Я доволен.

— Папаша Лютня говорит, что консерватория в Гуанчжоу предлагала тебе место, но ты отказался. Это что, правда? Ты такой упрямый. Не знаю даже, кто тебя родил.

Он улыбнулся. Помолчал немного и сказал:

— Ну что бы я там преподавал? Я двадцать лет ничего не писал. Теперь уже выросло новое поколение композиторов, и получше меня, — он сменил тему. — Ты должна поехать с нами в Пекин.

— Пекин! И жить там среди партийцев и бюрократов. Пыль глотать. Да я б лучше в гробу Мао Цзэдуна жила.

— Боюсь, от такого он из могилы встанет.

Большая Матушка рыгнула. Она осторожно поставила свой экземпляр Книги записей, до сих пор в обувной коробке, на стул рядом с Воробушком и пододвинула тот поближе к сыну.

— Не жди больше, — сказала она наконец, поднимаясь. — Завиток и Вэнь не приедут. И я понятия не имею даже, что стало с киномехаником Баном. А твои братья, оба? Да может, они уже оба в Америке, мне-то откуда знать.

Она медленно вплыла в дом.

— Долгая, долгая, долгая, — произнесла она. — Такая долгая революция.

Воробушек остался на улице. В конце концов он все-таки открыл коробку.

Он вытянул из стопки тетрадей Главу 42, страницы ее были почти в первозданном виде, словно никто прежде ее не читал. В этой главе Да Вэй успел вернуться в Северо-Западный Китай. Они с женой разыскивают дочь, которая вот уже много лет как пропала. Однажды они приходят в горную деревушку, где все — крестьяне, партийцы, образованная молодежь — слишком заняты, чтобы разговаривать, им дано монументальных масштабов задание: им приказали построить гигантскую плотину, а для этого они должны по камушку уничтожить местную гору. Да Вэй с женой могут только стоять и в ошеломлении наблюдать. В воздухе колом стоят пыль земная и прах небесный. Крестьяне поют гимн Председателю Мао, и когда жена Да Вэя спрашивает, не видели ли они вот эту девочку, отказываются даже взглянуть на фото.

«Моя дочь сейчас уже должна быть взрослая, молодая женщина», — предлагает она, но крестьяне качают головами и продолжают тягать корзины. Кто-то отвечает: «Все под конец найдется на дне реки», — но Да Вэй с женой уверены, что их дочери там нет.