Ярослав Ивашкевич - Современные польские повести

Перевод А. Ермонского и М. Игнатова.

Вот и перрон мюнхенского вокзала. Hauptbahnhof im München [5] Центральный вокзал в Мюнхене (нем.) . . Я стою, опершись на штакетник, отделяющий пути от длинного ангара, который связывает перрон с самим вокзалом. Стоя здесь, я неожиданно начинаю думать, что во мне есть что-то от Кордиана [6] Герой одноименной драмы Ю. Словацкого (1809—1849). в лондонском Джеймс-парке или на вершине Монблана.

Hauptbahnhof im München. Проклятый Мюнхен! Я не впервые проездом в этом городе, странно, непостижимо связанном с Польшей и поляками. Проездом не впервые, но на этот раз я просто-напросто бегу отсюда. Бегу от призрака горького поражения, которое в известной степени хуже сентябрьской катастрофы, разумеется, если оценивать событие с сугубо личной точки зрения. Говорю на тот случай, если бы подобное сравнение возмутило одного из тех патриотов, что нажили на этой катастрофе недурные деньги и почести. На разных прочих поражениях тоже, как и вообще на патриотизме. Например, я. Прочти я нечто подобное, немедля накатал бы письмо в редакцию газеты «Жице Варшавы». Гордое, высокомерное, слегка ироничное, с туманными намеками на пролитую мною кровь. Честно говоря, за все время оккупации я, кажется, и пальца не поцарапал.

Кордиан в Джеймс-парке или на вершине Монблана? Шутишь, дружище! Постарайся хоть на минуту не лгать, по крайней мере перед самим собою. Это нелегко, но какое-то время, до прихода скорого Мюнхен — Вена, попытаюсь все же насочинять о себе не более пятидесяти процентов вместо обычных ста.

Издали доносится шум оживленного города. Но вокзал наполнен собственными звуками. Люди толпой снуют в разных направлениях. Одни быстрым, решительным шагом спешат из вокзального здания в город либо наоборот. Другие слоняются без всякой цели. Ждут отходящего или прибывающего поезда. Возможно, их привело сюда дело, вовсе не связанное с приездом или отъездом. Мало ли какие дела совершаются на вокзалах мира. Бродят взад-вперед американские и всякие прочие туристы. Люди солидные и весьма сомнительного вида. Хиппи. Мужчины с маленькими рыжими усиками, сигареткой во рту и вроде бы в мундирах feldgrau [7] Защитного цвета (нем.) . , хотя не военные. Может быть, лесничии или владельцы пивных, а может, обыкновенные крестьяне. Нет такого вокзала во всей Германии, да и в Австрии тоже, где бы не встретился подобный типчик с рыжими усиками, с сигареткой и в защитного цвета мундире, хотя и не военный вовсе. Да еще в шляпчонке с метелкой.

Расхаживают по вокзалу и женщины, красивые, элегантные, а также вполне заурядные. Спортивные команды, музыканты из симфонических и камерных оркестров. Балетные и биг-битовые ансамбли, девушки в джинсах. Поляки, пребывающие в заграничных командировках. Торговцы выкрикивают названия табачных товаров и разного рода продуктов. Газет и напитков. На стенах вокзального вестибюля рекламы, афиши: «Гунард лайн», мыло «Рексона», Дрезденский банк, концерт ансамбля «Мазовше», игра на кубок ФРГ: «Ф. К. Байерн» — «Шалке 04».

На некоторые пути составы уже подали, на другие — нет. Висит табличка: скорый Мюнхен — Вена, но самого состава пока что не видно. На нем я должен уехать, удрать. Я возвращаюсь в Варшаву. Скорым Мюнхен — Вена. В Вене пересадка. Südbahnhof [8] Южный вокзал (нем.). , спальный вагон «Орбиса», запыхавшиеся тучные мужчины спешат растратить последние шиллинги в ярких привокзальных киосках. Позже, озабоченные расчетом командировочных, они долго не смогут заснуть в «орбисовском» купе второго класса. А когда заснут наконец, им приснится веселый Майнл, яркий и беззаботный — истинный рог изобилия. Временами они будут пробуждаться от собственного крика, который тотчас и оборвется, растворясь в перестуке колес, скрипе и стонах покачивающегося вагона.

Обратно в Варшаву я еду через Мюнхен, удираю тайком от призрака поражения, горького и неотвязного.

Я уже был проездом в этом городе. Теперь судьба снова забросила меня сюда. Неясно, с какой целью. Судьба — всего лишь красивое словцо, за которым не стоит ничего конкретного. Его придумали люди, чтобы оправдать собственное бессилие, увильнуть от моральной ответственности за подлость, совершенную с самым наивным видом.

Мой первый визит в Мюнхен по прихоти судьбы пришелся на военное время.

В октябре 1939 года после неудачного вояжа я вернулся в Варшаву. В армии я никогда не служил по причине плоскостопия, но в тяжелой сентябрьской ситуации считал своим долгом пристроиться куда-нибудь в обоз или во вспомогательные войска. Честно говоря, чувство долга не слишком меня волновало, я больше побаивался общественного мнения: как бы не осудили меня, не посчитавшись в годину войны с моим плоскостопием, за то, что я не взялся за оружие или, по крайней мере, за нечто подобное в час, когда весь народ объединяется против врага. Так или иначе, я не сумел, как многие другие, найти боеспособную воинскую часть. Известно, как в сентябре обстояло дело. В конце концов мне довелось участвовать в двух схватках, но не с врагами, а со своими.

Как-то ночью в районе Праги [9] Район Варшавы на правом берегу Вислы. три трамвайщика с повязками гражданской обороны и пистолетами на боевом взводе пытались расстрелять меня как немецкого диверсанта. Гордые тем, что им доверили оружие, они сгорали от нетерпения пустить его в ход, а я в этом смысле их устраивал. К счастью, на ближайший дом упала вдруг бомба. Дом рухнул, один из трамвайщиков погиб, двое других бросились в сторону, я — в другую. Вот вам пожалуйста, как все относительно: я говорю — «к счастью». Я, поляк, говорю, что к счастью немецкая бомба сровняла с землей польский дом и убила по меньшей мере одного поляка, варшавского трамвайщика, человека, по всей вероятности, честного, к тому же истинного патриота, разве что чрезмерно только упоенного тем, что ему доверили вдруг оружие, и вдобавок возбужденного возможностью пустить его в дело.

Позже где-то на бездорожье у Гарволинского шоссе я повстречал четырех бравых, боевого вида офицеров, которые вызывали чувство доверия и оживили мою угасавшую надежду. Они тащили тяжелый, завернутый в попону предмет, как мне подумалось, ящик с гранатами или какое-то другое наступательное оружие. Я замер перед ними по стойке «смирно», доложив о своей готовности присоединиться к ним, и в качестве первого задания вызвался добровольно участвовать в транспортировке тяжелой ноши. В тот же момент они набросились на меня, отхлестали меня по роже, а тот, кто держал тяжелый предмет и руки у него были заняты, надавал мне пинков. Затем они быстро удалились, на прощание осыпав меня градом ругательств и угрозами.