Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

пел дрожащий голос; скрипки придавали песне еще большую грусть, сквозь их звуки точно рвалось последнее прости влюбленного. Алчущие глаза плакали над его печалью и сами жаловались на что-то, что не могла вместить эта мелодия.

За высокой стойкой, у пивного крана хозяин кафаны встал на цыпочки, чтобы разглядеть двух незнакомых посетителей. Стева-Мамуза [70] Шпора (турецк.) . , как его называли, стыдился своего маленького роста и кривых ног и потому редко выходил из-за стойки. Да и лицом он был некрасив, что производило неприятное впечатление на тех, кто не привык к нему. Был он рябым, после перенесенной в детстве оспы, а волосы на подбородке так и не смогли пробиться, и потому кожа казалась увядшей. Но все это нисколько не помешало ему карьеру четника сменить на торговлю, вложив в нее утаенные крохи, собранные под бородой своего знаменитого воеводы, вместе с которым он прибыл сюда. Сейчас его маленькие блекло-голубые глаза беспокойно зыркали.

— Паула, эти из полиции, — сказал он по-немецки девушке со шрамом на левой щеке, стоявшей рядом с ним.

Она не слышала его. Она объяснялась с пьяным, который перегнулся через стойку и, распаленный желанием, с хохотом тянулся, норовя ущипнуть ее за пышные бедра.

— Хозяин, скажите этому мурлу, что я разобью ему голову, — говорила она, отбиваясь от пьянчуги мокрым полотенцем.

Стева обругал пьяного и оттолкнул от стойки. Тот, ухмыляясь, плюхнулся на высокий табурет.

— А правду ли говорят, газда [71] Хозяин (сербскохорватск.) . Стева, что в Тироле козлы нападают на женщин?.. — сказал он, уставившись масляным взглядом на огромную грудь Паулины. — Люди говорят, что нашу Паулину козел укусил за щеку… Ну, будь добр, расскажи мне про это диво. Я хочу братану написать, какие чудеса бывают на белом свете…

— Сиди тихо, Саватие, и не мели языком, — процедил зло Стева, а девушке сказал: — Иди обслужи тех господ.

Паула вышла из-за стойки, дерзко улыбнулась пьяному, а проходя мимо, хлопнула его мокрым полотенцем. Он задумчиво смотрел ей вслед.

— Похоже, это правда, — говорил он сам с собой. — Такую метину могут оставить только зубы козла…

Паулина приветливо улыбнулась Васичу и Милошу.

— Что угодно господам?

Их взгляды разминулись. Взгляд Милоша покоился на ее бедрах, а взгляд Васича коснулся ее груди, лишь на мгновение задержался на шраме, нимало не портившем красоту ее белого лица, и вернулся к позолоченному портсигару в своих руках.

— Ром, двойной ром, — сказал он.

— А вам, господин? — обратилась она к Милошу, пожиравшему ее глазами. — Что вам угодно, господин?

Тот словно очнулся, похотливо хихикнул, но Васич взглядом осадил его.

— То же, что и господину… — сказал Милош и тут же осекся.

— Два двойных рома, — уточнил Васич.

— Ну да, ром, Милан, — поправился его телохранитель и поник.

Васич промолчал. Он оценивающим взглядом проводил бедра Паулины, искусно избегавшей прикосновения жадных рук.

Она вернулась за стойку и, наливая ром в рюмки, сказала Стеве:

— Эти господа — ваши земляки. Тот, что постарше, похоже, настоящий господин.

— Черт их тут носит, одолели они меня, — сказал Стева по-сербски и вздохнул.

— Простите, я не поняла, — засмеялась Паулина.

— Я сказал: будь с ними любезна.

Она затянула потуже передник, поправила волосы и понесла ром.

К Стеве подошла девушка лет восемнадцати, в таком же белом переднике, как и Паулина. Она была чуть ниже ее ростом и, видно, куда более разбитная. Мелькнув среди гостей, она надолго оставляла вихрь оживления. Ее улыбка словно освежала тяжелый густой воздух прокуренной кафаны. Все у нее было красиво: начиная с глаз цвета молодого каштана до ног. Никто не знал, как она очутилась на барже. Существовала только одна версия: война. Что в эту войну случилось с ней, не интересовало никого из тех, кто хотел бы провести с ней ночь. Все знали, что зовут ее Джульетта, что она итальянка и ей восемнадцать лет. Гости с баржи многое предлагали ей за улыбку, за юность, за имя. Большинство уже пресытилось именами Инга, Паула, Хильда… А за улыбкой Джульетты пряталась ненависть ко всем мужским именам, на всех языках мира. Но очень немногие знали, что в постели улыбка на ее лице гаснет.

— Синьор Стево, я принесла вам ужину, — сказала Джульетта, стараясь правильно говорить по-сербски.

Он искоса глянул на нее и кивнул. Она улыбнулась ему и направилась к клиенту, постукивавшему пальцами по пустой рюмке.

Пьяный, пристававший к Паулине, перевесился через стойку.

— Что это, Мамуза, неужели итальянка и с тобой такая?! — спросил он с издевкой.

Стева ладонью грубо оттолкнул его голову.

— Ступай, проспись!

— Эх, был бы я ей хозяин, — замотал головой пьяный, — поелозила бы она у меня голым пузом…

Он что-то еще говорил, но Стева не слушал его. Он уселся за столик и не спеша принялся ужинать.

Гость, которого маленькая Джульетта обслуживала за стойкой, высосал последние капли и задержал рюмку у своих помутневших глаз. Тупо, бессмысленно разглядывал он рюмку, словно ища там место для своей отяжелевшей головы. Затем он повернул рюмку и неуверенно опустил на грязно-желтое покрытие стойки, почему-то уплывавшей от него.

— Джульетта, еще, — сказал он спокойно.

— Хватит с вас, синьор, — заметила Джульетта, наполняя рюмку.

Он ее не слышал. Он вслушивался в бульканье вина в бутылке. Джульетта подвинула ему рюмку. Вдруг на ее вытянутую руку легла огромная ручища с узловатыми пальцами и коротко остриженными ногтями с вечной чернотой. Джульетта даже не удивилась. Она посмотрела на ручищу, в которой потонула вся ее маленькая кисть — с запястьем и ладонью — и улыбнулась, будто ждала этого.

— Джульетта, — с губ мужчины сорвался шепот, смешанный с перегаром.

Она взглянула на него с вызовом, словно не прочь была пошутить.

— Но, но, синьор Данило, — проговорила она и, надув губы, без усилия освободила руку.

Пальцы огромной руки сжались. Рука бессильно опустилась на мокрую стойку, напряглась и нежно — как могла — погладила то место, где лежала рука девушки.

— Джульетта… ты ангел, — произнес он, медленно убирая свою ручищу со стойки.

Большая неуклюжая рука ненароком задела стоявшего рядом посетителя.

— Ты что тут размахался своими лопатами?! — взорвался тот.

У человека с большими руками были широкие плечи и маленькая голова, покрытая редкими поседевшими волосами. Изборожденное морщинами лицо — обветренное и загорелое, а глаза под густыми насупленными бровями болезненно мутные.

— Прости, земляк… прости, браток, — сипло сказал он, заглядывая доброжелательно соседу в лицо, и покачал головой. — Что-то не признаю я тебя, браток…