Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

— И я тебя не признаю, — оскорбленно закивал пьяный.

— Я — Данило, Данило Вулич. — И он дружески протянул свою ручищу.

Пьяный, глядевший в пустую рюмку, не заметил протянутой руки. Голова его опять начала клониться книзу. Данило облокотился на стойку и грустно смотрел на свои руки. Раздвинув пальцы, он принялся шевелить ими, точно желая снять скрутившую их судорогу.

— Вот видишь, друг, — выдавил он глухо, словно что-то душило его. — Джульетта думает, что я их не мою… Она не знает, что это уголь въелся в кожу.

Подошла Джульетта и наполнила рюмку пьянчуги, настойчиво пытавшегося избежать столкновения своей отяжелевшей головы со стойкой, которая сама приближалась к нему.

— Джульетта, — робко позвал Данило, точно побаивался громко произнести ее имя.

Девушка не откликнулась, не слышала. Она вытирала стойку и озорно кому-то улыбалась. Задетый ее невниманием, Данило придурковато затряс головой, вцепился в лацканы своего пиджака, прихватив и рубашку, и вдруг рванул все на себе, обнажив волосатую грудь. Две пуговки покатились по стойке и упали к ногам Джульетты. Он засопел и, придерживая руками порванную рубашку, медленно перевел взгляд на свою грудь, где был вытатуирован распластавший крылья орел. Взглянув на Джульетту, он понял, что ему удалось завладеть ее вниманием, и улыбнулся.

— Ну, Джульетта, видишь его? — гордо спросил он и заиграл мышцами груди.

Орел замахал крыльями.

— Застегнитесь, синьор Данило… — сказала она, недовольно покачала головой и отошла к другому концу стойки.

Данило обиженно натянул рубашку на грудь, взъерошил волосы на голове и повернулся к стоявшему рядом человеку.

— Видишь, земляк, — сказал он со вздохом, — видишь, отвернулась от меня… А я ее люблю, хотя она и курва. Она это хорошо знает, итальянский ее бог… Все бы отдал, только бы приласкала она меня этими своими крохотными ручонками…

— Все они курвы, — захлюпал пьяный. — Чуть почувствует, что ты к ней с душой, так шкуру с тебя готова спустить, а сама даже к потным подмышкам не даст приложиться…

— А может, она не верит, что у меня есть деньги, может, думает: кто он такой? Данило Вулич, портовый Kohlenträger [72] Грузчик (нем.) . , весь провонял углем и никогда не моется… По чести говорю тебе, кожу сдирал ради нее. Она мне раз сказала, что боится этой моей птички. — Он опять распахнул рубашку. — Видишь… Красивая птица… Иголкой намалевал мне один цыган, а теперь и хочу, да не могу стереть…

— Мало ли что она говорит… Врет, что боится…

— Оговаривает ее эта наша шваль, а мне твердят: вырежи, Данило, этот кусок кожи, и Джульетта твоя. — Он заскрипел зубами. Обернулся, поискал взглядом Джульетту.

Пьяный ушел, а его место занял новый гость — щегольски одетый молодой человек.

— Где же девушки? — обратился молодой человек к Стеве.

Джульетта направилась к нему, но Данило преградил ей путь, ухватившись за стойку.

— Погоди, — сверкнул он глазами.

— Будьте любезны, синьор Данило, — улыбнулась она ему.

— Погоди, раз говорю тебе!

Она прислонилась к стойке перед ним и спокойно посмотрела ему прямо в глаза.

— Скажи, это правда, что болтают? — спросил он, моргая полными слез глазами. — Я все сделаю ради тебя, клянусь, все…

— Вы о чем, синьор Данило?

— Ты знаешь о чем… Вот глянь. — Он распахнул рубашку, схватил пальцами татуированную кожу и стал ее крутить, крылья у орла поникли, а голова захлебнулась в крови, собравшейся под зажатой кожей. — Гляди, Джульетта, я вырву клок этой кожи. — Брови его сошлись на переносице от боли, которую он заглушал желанием подольше держать возле себя девушку и показать ей, на что он готов ради нее.

Она передернулась и отвернулась.

— Не делайте этого, синьор Данило… — сказала она с искренним сочувствием. — Они вас обманывают, а я пошутила… Я не боюсь вашей птицы.

Данило медленно натянул рубашку, наклонился над стойкой и заговорил:

— У меня есть деньги… Я копил, Джульетта! Я берегу их для тебя…

— Не надо, синьор Данило, мне не нужны ваши деньги… Поищите другую девушку. — Она погладила его по руке, улыбнулась ему и повернулась к гостю, с нетерпением ее ожидавшему. — Что угодно синьору?

Тот попытался взять ее за подбородок, но она оттолкнула его руку.

— Виски, — сказал он, напуская на себя важность, точно ему и дела до нее нет.

Данило, не заметивший, что рядом оказался другой гость, теперь, после заявления Джульетты, с еще большим отчаянием, пряча глаза под насупленными бровями, говорил:

— Боюсь, браток, как бы и со мной не случилось того, что случилось с Учо… Свихнулся человек из-за бабы…

Молодой человек отстранился от повеявшего на него перегара и, морщась, сказал:

— Отстань от меня, браток… Вон тебе итальянка, ей и скажи,, что тебе приспичило… а лучше смотай-ка ты, братец мой, к реке, да остуди свою горячую голову в холодной воде…

Данило недоумевающе посмотрел на него, но ответить не успел — около них оказался Стева и оттолкнул Данилу от молодого человека.

— Не приставай к моим гостям, Данило! — сказал он, беря его за ворот пальто. — Иди домой…

Данило перехватил его руку и сжал у запястья.

— Не лезь мне в душу, газда Стева, — сказал он, глядя куда-то поверх его головы.

Рука Стевы посинела, лицо искривилось от боли.

— Если хочешь, чтобы я тебе посодействовал у Джульетты, пусти мою руку и уходи, — простонал тот, пытаясь высвободить запястье. — Знаешь ведь, что не любит она, когда ты пьяный…

Узловатые пальцы Данилы ослабли. Стева, растирая посиневшую руку, пробормотал со злостью:

— Мог ведь кости переломать, дурак… Катись!

— А то, что ты мне обещал? — затрепетал Данило, недоверчиво заглядывая в безобразное лицо Стевы.

— Ты иди, а я с ней потолкую.

— Позови ее, я только скажу словечко и тут же уйду, клянусь.

Стева позвал Джульетту, сделал ей глазами знак и удалился, все еще потирая запястье.

— Вот видишь, Джульетта, — залепетал Данило, — я должен идти… мне надо на воздух. Потом опять приду. Приду перед закрытием, и мы вместе пойдем в город… Я провожу тебя домой… Ты же знаешь, эта шпана, как напьется, может тебя и обидеть…

Она погладила кончиками пальцев его руку. Потом улыбнулась, сощурив глаза, и улыбка эта была такая целомудренная, что Данило почувствовал себя счастливым. Завороженный ее улыбкой, он нежно поцеловал ей руку. Он постоял еще немного, словно перед иконой, повернулся и пошел сквозь дым, унося во взгляде пригоршню надежды, собранной с мягкой кожи ее белой руки.

Джульетта смотрела ему вслед и не подозревала, что, позволив поцеловать руку, сделала его поистине счастливым. Удивленно пожала плечами и занялась своими делами.

Дым становился все гуще, а из общего гула вырывалась брань и истошные выкрики. Приближалась ночь, и теперь кафана полностью отвечала своему назначению — быть местом забвения тоски по утраченному. Поставив локти на стол, Васич маленькими глотками потягивал из рюмки ром и отгонял дым, недовольно потряхивая головой. Сперва он был немного смущен тем, что привлек к себе внимание завсегдатаев этой грязной корчмы, теперь же кипел от ярости и отвращения. Эти непромытые посиневшие лица в его глазах утрачивали индивидуальность и казались ему колышущейся студенистой массой, пролитой на замызганный пол кафаны и источающей гнилостный запах мусора, который пора выбросить в Дунай. Короче, утопить. Он готов был взять на себя этот грех, исполнить это: оттащить баржу от берега и утопить. Сделал бы он это с легким сердцем — потопил бы баржу вместе с теми, кто сейчас был на ней; он потопил бы все баржи со всеми, кто потерял убеждения и веру, стал гнилью, способной скомпрометировать их дело и вызвать чувство огромного разочарования у тех, кому он и его правительство обещают армию антикоммунистических избранников.