Сара Бергман - Съевшие яблоко

Мягкая и интеллигентная работница соц опеки передернулась от мысли, что у бабы-коня имеются муж и дети. А ведь правда имелись.

— Ну вот потому и труп теперь, — будто невзначай вполголоса заметила женщина, но участковая ее не расслышала и потому не обиделась. Вместо этого горячо продолжая:

— Она так-то ничего, работала. Ну мало ли, кто не выпивает?! Бывает за день намотаешься, сама придешь остограммишься, только так и спишь!

Весь этот диалог велся в присутствии тринадцатилетней девочки, едва потерявшей мать, но это никого не смущало. Баба-конь с каким-то даже пониманием пожала плечами:

— А эти пока шары не зальют — тихие. Ну ясное дело, как нажрутся куролесят, ну так контингент такой. Я…

Но тут ее прервали, в дверь заглянул молоденький покрытый прыщами и веснушками водила:

— Вероника Павловна, я подъехал, внизу машина.

— Да-да, Вадик, спасибо, — засуетилась и засобиралась соцработница, обрадовавшись случаю избавиться от словоохотливой собеседницы, которую так неосторожно втянула в разговор.

Участковая тоже поднялась, почти доставая макушкой до люстры, и всем своим массивным телом повернулась к сидящей на продавленной тахте девочке:

— Ты вещи-то собрала?

Та не обернулась. Но Любовь Анатольевна уже отвлеклась и нахмурилась:

— Слушайте, так у них вроде пацан еще был. — И глянув на озадаченное лицо соц работницы, снова водрузила на стол чемодан, распахнула и принялась рыться по отделениям в поисках паспорта потерпевшей. — Да вот, точно был. — Раскрыла, шлепнула по странице пальцем и недоумевающе огляделась по сторонам, — а где? — будто ожидала увидеть еще одного ребенка, смиренно ожидающего в углу. Не увидела и опять глянула на девочку. Но та продолжала действовать на нервы, стуча мячом. И только по скривившимся на мгновение уголкам тонкогубого плотносжатого рта было заметно, что разговор взрослых она слушает. И реагирует.

Женщина из соцопеки поспешно натянула на лицо фальшиво-приторную улыбку и подсела к девочке:

— Тебя как зовут? — и сама удивилась. Десять бланков заполнила, а имя в памяти не отложилось. Впрочем, тут же себя и успокоила: сколько у нее за день тех детей. Того привези — этого отвези, тех оформи. Немудрено запутаться.

Девчонка впервые коротко и зло скосила на нее глаза, но тут же снова отвернулась:

— В бумажках у себя посмотрите.

Мяч продолжил свое монотонное путешествие.

Привычная ко всему женщина сглотнула неприязнь, на секунду задумалась и тут же вспомнила: Лиза. Точно Лиза — Елизавета Станиславовна Романова. И улыбнулась еще добрее:

— Лиза, а где твой брат?

Девчонка поймала мяч, мимолетно выпростав из слишком длинных рукавов худые смуглые руки с ободранными пальцами и костлявыми запястьями и тут же спрятав обратно.

— Вам надо, вы и ищите. — И ловко отбила мяч ногой.

Женщина разочарованно поднялась.

— Может у родственников у кого? — подошла и вполголоса заговорила с участковой, — вы родственников знаете?

— Хули тут родственников искать?! Давай соседей поспрошаем. — И раздраженно, уже будто сама с собой продолжила, — ебаны блядь, до утра в этом притоне торчать. Дома дети, мужик в постели. А эти выблядки пьют и пьют, покоя никакого нет…

— Может сначала в комнате посмотрим? — соцработница с сомнением пожала плечами, — спрятаться мог.

И принялась нелепо оглядывать комнаты. Зашла в спальню, за занавеской посмотрела, в шкафу. Баба-конь зачем-то поискала в туалете, хотя туда уже три раза заходил приезжавший на место происшествия следователь, представительница соц опеки и даже сама участковая.

В дверях любопытно мялись соседки. Девочка-Лиза продолжала вертеть мяч, кося глаза по сторонам и наблюдая за поисками. Не выказывая впрочем ни раздражения, ни желания помочь.

Только когда баба-конь принялась открывать все подряд дверцы старой еще советской стенки, девчонка как-то особенно сильно толкнула мяч. Он громко ударился о стену, отлетел под другим углом, не вернувшись в руки, и заскакал по комнате в коридор. Бам-бряк-бряк-бам …

Лиза же вдруг резко зло бросила:

— Ян, вылазь!

Под тахтой послышалось копошение, девчонка быстро нагнулась и, стремительно сунув руку под свисающий до полу плед, поймала маленькую детскую лодыжку. Дернула и из-под кровати показалась ножка ребенка в слишком большом для него носке. Мальчик сдавленно завозился и видимо за что-то уцепился, потому что Лиза раздраженно выдохнула и на этот раз дернула посильнее, выволакивая его на свет.

На мгновение мелькнули широко распахнутые глаза, а потом малыш по виду не старше двух лет жалобно пискнул и изо всех сил прижался к сестре, пряча личико в складках ее порядком заношенной олимпийки.

На поминках, состоявшихся, как и положено, сразу после похорон, Денис Матвеевич Савельев маялся, чувствуя себя бабой на самоваре — его посадили во главе стола, будто жениха на свадьбе. Уже немолодой московский профессор, преподаватель философии — интеллигент в третьем поколении, он сидел среди этих людей и не находил себе покоя.

Поминки проходили весело. Разговаривали приглашенные громко, жестикулировали активно, то смеялись — то переругивались. В общем, вели себя совершенно несоответственно ситуации. Ели жадно и торопливо. Кто-то принес баян, теперь стоящий у стены, и Денис Матвеевич с содроганием ожидал, когда «поминающие» дойдут до кондиции, позволяющей запеть.

Сам он только из вежливости и уважения к усопшей заставил себя опрокинуть стопку сомнительного качества водки, и уже чувствовал недоброе жжение в желудке. Алкоголя на столах было гораздо больше, чем всего остального. Хотя Денис Матвеевич не помнил, чтобы заказывал на поминальный стол столько дешевой водки.

Впрочем, никого кроме него качество спиртного кажется не смущало. Съев по положенной ложке кутьи и по куску постного пирога, народ принялся делать то, ради чего собрался — опрокидывать стопки одну за другой. Причем от мужчин не отставали и женщины — по большей части тучные немолодые тетки, обтянувшие неэстетичные складки маловатыми платьями. На их одутловатых ногах красовались туфли на каблуках, лица были ярко накрашены, волосы нелепо накручены наверх, отчего повязанные черными платками головы приняли карикатурные формы — наряжались как на праздник. Они активно размахивали руками и пьяненько-жеманно смеялись.

В зале стоял душный запах водки, пота и перегара.

— Денис Матвеевич, а что это вы не кушаете? Давайте-ка я вам пирожка положу. Они у нас вкусные, — женщина справа хихикнула, показав полный рот золотых зубов. Профессор отчетливо помнил, что полчаса назад она была кислой и скучливой, но после нескольких рюмок повеселела до полной неформальности и, то и дело, норовила фамильярно пристроить толстую руку на спинку стула московского гостя. Потчуя, женщина положила профессору на тарелку кусок пирога, купленного за его же деньги. И выжидающе улыбнулась, требуя благодарности. Волосы ее были выкрашены в желтовато-белый цвет, и отросшие на несколько сантиметров черные корни неприятно резали глаз. Она моргала слипшимися ресницами, с очевидной игривостью заглядывая профессору в лицо и тот с трудом удерживался, чтобы не отодвинуться вместе со стулом. Похоже она даже заигрывала. И пораженный этой отвратительной мыслью Денис Матвеевич поспешно, через силу выдавив дежурное «спасибо», отвернулся, дабы собеседница не увидела брезгливого выражения его лица.