Сара Бергман - Съевшие яблоко

Неловко ступая, натыкаясь на предметы, Никита подошел и уселся рядом. От повисшего в воздухе запаха страха они сам весь напрягся и боялся лишний раз шевельнуться. Теперь даже свистящее дыхание Лизы было почти не слышно. Наконец, он решился и тихо спросил:

— Что случилось?

Она смолчала, но внутренним чутьем парень ощутил, что Лиза хочет заговорить, и подтолкнул:

— Денис Матвеевич что-то сделал? — понимающе предположил, — он тебя выгнал?

Лиза открыла было рот, даже издала какой-то свистящий звук, но снова смолчала. В темноте Никита скорее догадывался, чем видел, как на мгновение горестно искривились ее губы, подавляя подступившие слезы.

— Лиз.

И тут она звеняще с тем же визгливым свистом выкрикнула:

— Они заставили меня проглотить! Я не хотела! Они заставили!

Никита опешил:

— Кто? Что? Ты что-то пила, что-то крепкое, — и с испугом предположил, — водку?

Ну конечно ей надо было вырвать. Они же раньше пили только пиво, ягодное вино. Ей всего четырнадцать, унесет.

Хотя, что в этом такого уж страшного? Чего плакать? Он уже хотел сказать, что это ничего не стоящая ерунда, но тут Лиза засмеялась — громко, истерично «ха-ха-ха — ха-ха-ха».

И Никита понял, сам от себя не ожидал, а понял.

— Кто? — только и смог выдавить он. И произнес единственное знакомое ему имя, — Саид?

Лиза уткнулась лбом в коленки, тихо всхлипнула:

— Я не знаю. Их там много было. Меня кто-то сзади держал, я не видела, — она жалко лепетала себе в рукав, отчего слова выходили невнятными, и глотала слезы. — А тот… — она запнулась, — который впереди, — не нашлась, запуталась в словах, а Никиту и без того замутило от жалости густо замешанной с брезгливостью. Ему было мерзко. Лиза правильно сделала, что не дала включить свет — это хорошо, что она не видела сейчас его лица. Особенно, когда она сказала, — Ашот.

Последнее слово было выдавлено жалобным писком. Девочка всхлипнула и как-то совсем уж по-детски удивленно протянула:

— У него жена такая хоро-ошая.

Будто эти два факта никак не могли уложиться вместе в ее сознании. И это мучило ее больше всего.

Никита не знал, что сказать. Скажи ему Лиза все тоже самое, но другим своим привычным бравирующим тоном и он бы поверил. Поверил бы, что ей это в кайф. Ведь она же намекала и утверждала, что сто раз так делала. А Лиза плакала.

Парень растерялся.

— Я просто так пришла, — девочка жалобно шмыгнула носом, утирая его рукавом, — а они… в подвале. У них там… — она поминутно замолкала, сглатывая, а потом продолжала торопясь сбивчиво объяснить, — склады. Ящики и… там ремонт.

Она перескакивала с мысли на мысль, и понять ее было трудно. Лиза не ему рассказывала, она просто выговаривалась. Теперь Никите стало ясно откуда на ее пальто пыль и известка, а ведь в нем она ходит в школу. И только когда он об этом подумал то с ясностью и необычайной четкостью осознал, что Лиза еще совсем маленькая девочка.

— Они пьяные были, — Лиза всхлипнула и зарылась пальцами в грязные спутанные волосы. — Я думала, мы в «Свету» пойдем, и они шутить будут и не прогонят. Я не хотела одна сидеть, сейчас же Новый год — праздник. А Ашот сказал «подожди». Ну я и… подождала.

Лиза верила этому Ашоту — взрослому добродушному дядьке. Она к нему ночевать пошла, когда с опекуном поругалась. И его добрая жена Лизу не выгнала, приютила. А этот Ашот сегодня — Никита внутренне похолодел, во рту разлился кислый привкус омерзения — ее изнасиловал.

— Чего молчишь?!

Он не осознал, что уже несколько минут висит тишина. Никита задумался и из этих мыслей его вырвал отчаянный возбужденный, даже злобный окрик Лизы.

— Давай-давай скажи! Вы же все обо мне это думаете! Чего ты удивляешься?! Я же блядь!

И в этом крике было столько обиды, злой детской досады, что парня вдруг охватила пронзительная, колющая жалость. Ему еще никогда в жизни не приходилось никого жалеть. Во всяком случае — так.

— Я еще в садик ходила, а все только и твердили: у тебя мать блядь и ты будешь. Что я вам конченная, пропащая, да? Это потому что мать своих харей водила и нас нагуляла! — ее голос звенел от ожесточения и отчаяния, — приведет нового и говорит: «смотри Лиза, это тебе новый папа». Папа, — она коротким яростным движением размазала по лицу злые слезы. — По улице идешь, а все кругом смотрят в спину: «Романова — у нее мать проблядь», — из нее потоком выплескивалось застарелое, годами накопленное ожесточение, — а мать нажрется и трахается-трахается. Ей пофигу с кем. И я такая же!

Никита видел, как в темноте нездорово блестят ее глаза. Девочка смотрела на него и ждала, что он скажет, но парень молчал. За полчаса мир перевернулся для него вверх ногами, во всяком случае та его часть, которая касалась Лизы. Очень оказывается несчастливой Лизы.

Но та расценила его молчание по-своему. Тихо и горько отвернулась, глядя в стену. А Никите казалось, что дрожит кровать. Потому что он всем телом чувствовал, как в другом ее углу девочку колотит от душащих слез.

Никита себе даже представить не мог, сколько воспоминаний теснилось в ее голове. Как мать выгоняла ее на лестничную площадку, пока развлекалась с хахалем. А Лиза сидела на ступеньках. И до чего это холодно сидеть на ступенях в подъезде, когда тебе пять лет. Как в один из таких дней мимо проходила соседка — тетя Тома, со своим трехлетним Вадиком. И при виде девочки торопливо подхватила ребенка на руки, будто та была грязная, заразная и оттого, что мальчик пройдет мимо — случится что-то плохое. С какой отчетливостью Лиза сейчас помнила сказанные тогда под нос слова: «сидит отродье. Копия мамаши. Вот ведь подъезд а, ребенка страшно выпустить».

Как она была маленькой девочкой, а мамаши не разрешали детям с ней играть — плохая компания. Как эти дети, подрастая, обзывали в спину и лупили. И какими глазами смотрел на нее Денис Матвеевич — еще там в изоляторе, когда спрашивал ее согласия на опекунство. Воспитательница не разобралась, думала: родственник пришел — жалеть будет: обнимать, расспрашивать. А столичный профессор стоял, брезгливо поджимал губы и старался смотреть куда угодно, только не на нее.

Так ничего и не сказал, просто тихо придвинулся и сел почти вплотную. Лиза помедлила минуту, может две, глядя в сторону и беззвучно дрожа. А потом повернулась, отчаянно ткнулась ему в плечо и принялась долго жалобно судорожно плакать, проливая слезы на его футболку.

А через несколько дней кончились каникулы и все вернулись в школу. Эти дни Никита Лизу не видел, и так и понял, что она пряталась дома. Конечно, даже он парень в случае беды не куда-нибудь к маме бы побежал, домой.

Но в первый же учебный день Никита увидел ее у турников. Он заканчивал поздно — почти в пять, дежурил в столовой. А она специально пришла.