Сара Бергман - Съевшие яблоко

Наконец, к ним зашел тот же дежурный, сонный дядька, пузатый как колобок. На поясе у него висела засаленная кобура, из которой виднелся хвостик черного пистолета.

— Лет сколько? — несмотря на ночную вялость он буркнул обвиняющее, в чем чувствовалась въевшаяся привычка.

— Семнадцать, — Никита подобрался, глядя на сержанта.

— Телефон родителей давай, — дядька сел на стул возле стола, но не на «хозяйское» место, а на посетительское. Стул жалобно заскрипел под его весом. — Он потянул носом, утер его тыльной стороной руки.

Никита подавленно молчал.

— Дома мамка ждет? — спросил как-то даже понимающе дядька. Но тут же покачал головой, — один не пойдешь. Хочешь до утра просидеть? — и пригрозил, — просидишь.

Никита поежился. На часах доходило двенадцать — мать и без того уже металась не зная где его искать. И сказал.

Волосатая рука полицейского сделала приговаривающую запись.

— Мне тоже домой можно? — Лиза исподлобья глянула на полицейского.

— Чего? — недослышал дядька.

— Можно… — у Лизы отнялся язык, она вжала голову в плечи и посмотрела в пол, — меня домой… отпустите.

— Тю, домой она захотела, — пузатый сержант покачал головой. Без особого впрочем озлобления, скорее для порядка. — Нашла вон где шляться — девка же. Телефон давай. Отца, матери. Придут, — и как будто делая большое одолжение добавил, — пойдешь домой.

Лицо у Лизы было серое:

— У меня только дядя.

Сержант равнодушно уточнил:

— Мне какое дело. Телефон давай.

— Я не знаю, — девочка уткнулась взглядом в свои тощие колени под пузырящимися колготками.

— Ты мне тут не ври! — воспитательно буркнул дядька. Он что-то записывал и сварливо бубнил себе под нос, — домой она захотела. По кабакам надо меньше шляться! — и уже спокойнее добавил, — домашний телефон есть?

— Есть. Но я не знаю. Я правда не знаю, — Лиза шмыгнула носом. — И сотовый не знаю, он и не говорил. — На этот раз сержант даже не удостоил ее ответом. Девочка посидела, пошмыгала носом, потом робко предложила, — адрес могу сказать.

— И что, я тебя сейчас домой поведу? — раздраженно хмыкнул полицейский. — Сиди, — и, поднимаясь, безразлично добавил, — значит утром будем в школу звонить.

На этом потеряв к детям интерес он поднялся и ушел к себе за стеклянную перегородку. Слышно было, как выдернул чайник из розетки, принялся наливать кипяток. Потом, прихлебывая и причмокивая, звонил матери Никиты.

Та влетела в отделение спустя полчаса. Красная, встрепанная, в распахнутой шубе. Под которой развевался не замотанный шарф. Она заламывала руки, в глазах был немой ужас.

Увидев Никиту и позабыв обо всем на свете принялась причитать, хватать высоченного парня, который сейчас выглядел совсем ребенком, за лицо, за плечи, что-то сумбурно спрашивать. И почти сразу потащила к дверям.

Никита покорно шел следом. При виде матери он как-то совсем сник, понурил голову. Позабыл взглянуть на Лизу. И та осталась в кабинете одна.

На стене все так же мерно тикали часы: тик-тик-тик…

Никита ушел, а она все сидела и сидела…

Дежурный занимался своими делами — читал, гадал кроссворд, иногда тихо включал радио, но до девочки его звуки доносились приглушенно. Изредка по коридору мимо распахнутой двери проходили другие полицейские, болтали с дежурным, смеялись, звонил телефон. О Лизе никто не вспоминал.

Постепенно ее перестало трясти, а хмель выветрился еще во время драки. Очень хотелось пить, но она не решалась попросить, только слушала, как бренчит чашкой дежурный. Он не заходил, ее никто не ругал, не совестил, не орал. О ней вообще все позабыли. Лизе было страшно, но никому из взрослых это оказалось не интересно. Что с ней и где она никого не волновало. А девочка думала о трехлетнем братишке, которого некому разбудить, если он будет кричать — и сама не замечала, что ревет.

Задремала только заполночь, когда сидеть стало невмоготу — неловко устроившись на двух стульях и поджав ноги.

Разбудили Лизу громкие голоса:

— Да опять эта старуха, черт. Да из шестнадцатого! Опять скажет, что паспорт потеряла. Дурдом по ней плачет.

Лиза подскочила. На часах была половина восьмого.

Коридор заполнился гомоном, разговорами — отделение тоже просыпалось. Вскоре объявился и хозяин кабинета — высокий, широкоплечий, необъемный в форменном бушлате полицейский. Девочку пересадили в коридор. Рядом с пахнущей кислятиной старушкой, ожидающей приема.

Та раскачивалась на стуле, обдавая затхлой вонью старости и непонятно кому, явно не замечая сидящую рядом девочку, яростно выговаривала:

— Бандиты, бандиты. Кругом одни бандиты. Только и ждут что я из дому выйду. А я не выйду! Не выйду, я сказала. Денег все хотят, разврату. Только и думают чтобы в мою квартиру прийти. Все уворуют сволочи, баб приведут! Не дождетесь! — старуха сложила кулак в рот-фронт и замахала им над головой. — Я блокадница, я всем вам покажу! Денег они хотят… разврату хотят…

Лиза скосила на старуху глаза и боязливо отодвинулась.

Мимо них сновали люди, закипал новый день. Ночной дежурный сменился, заступил дневной — чернявый низкорослый мужчина с густыми бровями. Часы в комнате было уже не слышно.

Новый дежурный долго копался на столе, принимал смену, куда-то бегал. Потом брезгливо и недовольно глянул на ждущую девочку — взялся за телефон. Позвонил в школу, там узнал телефон и второй раз набрал уже профессора.

Ближе к одиннадцати за Лизой пришел Денис Матвеевич. Лицо его не выражало почти ничего, он напряженно стоял перед равнодушным полицейским, и только время от времени вымученно кивал. Со стороны видно было, как у него на лице ходят желваки, над бородой разливались красные пятна. На Лизу он даже смотреть не хотел. А когда дежурный увидел как профессор направляется к двери, сам ободряюще кивнул девочке, давая понять, что она может идти домой. И только тогда та поднялась со своего стула.

Замешкалась на минуту у выхода в коридор, застегнула куртку. А когда сделала шаг к двери — профессора там уже не было.

Лиза поплелась домой одна. Сначала медленно, нога за ногу. Потом вспомнила, что там до сих пор один в комнате сидит Янка — его никто не накормил завтраком и в садик они опоздали, и тогда побежала.

С того момента, когда у нее дома раздался звонок из полиции Елена Станиславовна пережила три самых томительных и ужасных дня в жизни. Страдания, которые она перенесла не поддавались описанию. Никогда, даже в самых страшных снах не могла она представить, что ее сын — ее единственный сын может дойти до такого.

Поначалу, едва только ответив на звонок и поняв с кем говорит она испытала небывалый ужас. Все ее тело заледенело, ноги подкосились и не расспросив даже толком в чем дело, она как была не надев шапку и позабыв застегнуться кинулась на улицу. Как она бежала вдоль дороги, размахивая полами пальто Елена Станиславовна не запомнила. В свете произошедшей трагедии такие мелочи меркли.