Сара Бергман - Съевшие яблоко

Но было похоже, что всерьёз, потому что Кондратьев так же хмуро буркнул:

— Угу. Четырнадцать лет назад.

Мезенцев опешил.

— А что с его матерью? Не живете? — кажется Еж не замечал, что Мезенцев уже совершенно беспардонно вглядывается ему в лицо, даже не пытаясь скрыть удивления.

Он брезгливо перекосился:

— Еще не хватало. — И, сделав глоток пива, неожиданно пьяным жестом закинул приятелю руку на плечо, — запомни, Мальчик-с-бородой, все бабы — дуры. — И сказал, как выплюнул, — сначала рожают, потом спрашивают.

Похожие сакраментальные фразы звучали от Ежа часто, но нечасто произносились с таким чувством.

Еж продолжал искренне и горячо разговаривать сам с собой:

— И Маринка, та еще идиотка — парень у нее месяц химию манкирует, а она и не в курсе — святая простота. Оставят на второй год — вот развоется, волосья рвать будет! — и емко свел частное к общему, — дура!

Замолчал на пару минут, думая о чем-то своем нетрезвом, а потом как-то совеем уж доверительно обернулся к окончательно сконфуженному такой неожиданной доверительностью Мезенцеву:

— Слушай, Никитос, не в службу… Ты это, если надо будет — подстрахуешь? Я там репетитора нашел — возить буду.

Мезенцев покраснел от удовольствия. Из всей той шумной толпы в соседней комнате, никто и понятия не имел, что у Кондратьева есть сын. А ему — такое доверие. Впрочем, сам себя поправил Мезенцев, Марья Павловна-то наверняка знала. И все же такое доверие от такого человека как Кондратьев неимоверно льстило. Мезенцев поспешно кивнул в знак полной готовности.

Но Еж уже снова входил в свой привычный вид: прикончил бутылку, зачмокал губами и приоткрыл дверь оглядывая толпу и прикидывая, то ли взять еще пивка, то ли снова на коньяк перейти. Задержал взгляд на молоденькой практикантке с длинными взлохмаченными волосами и нахально усмехнулся:

— А че — ничего так, а? — он косо глянул на приятеля, будто спрашивая его мнения, — попробовать что ли? Как мыслишь, разведу?

Прошедший корпоратив оставил легкое похмелье и смутную тяжесть в желудке. Но несмотря на это к вечеру следующего дня Мезенцев был уже в другом городе. Если так можно было сказать о недалекой подмосковной Балашихе. Там, в городке его детства, в старой школе ждало неотложное дело.

Человек, навещающий свою школу спустя много лет, как правило, испытывает одно из двух чувств: либо смутную досаду и неловкость, если детство прошло не особенно удачно, либо сентиментальную ностальгию, если в свое время ему чуть больше повезло.

Мезенцев склонялся к ностальгии. Он шел по пустым и гулким коридорам, под ногами скрипел старый, насквозь протертый паркет, а звуки и запахи рождали уйму воспоминаний. Скука уроков и мытарства контрольных давно выветрились из памяти, и теперь казалось, что школьное отрочество было самым беззаботным временем в жизни.

На улице смеркалось, здание уже пустовало и в коридорах стоял полумрак. Только из-под двери кабинета химии пробивалась узкая и яркая полоска света. Его старая классная одна оставалась в своем кабинете после уроков. Вся жизнь Капитолины Елисеевны проходила в этих стенах. Она первой приходила и последней уходила. И по вечерам искать ее нужно было не дома, а на рабочем месте.

Постучав для вида, Мезенцев приоткрыл створку и заглянул.

Пожилая учительница сидела за задней партой, склонив седую, почти лысую голову, и сосредоточенно объясняла что-то единственному ученику. Оба увлеченно смотрели в учебник и посетителя не заметили. Мезенцев вынужденно кашлянул:

— Капитолина Елисеевна, к вам можно? — он выставил вперед букет крупных, белых, купленных в Москве хризантем.

По старой компанейской традиции ученики бывшего «А» класса собирались раз в год и навещали классную в ее день рождения. Но раз от раза их становилось все меньше — дела и работа занимали людей и растаскивали слишком далеко от старой школы.

В этом году не смог приехать вовремя и сам Мезенцев. Добрался до Балашихи, когда со дня рождения классной прошло уже пять дней.

При виде гостя Капитолина Елисеевна расплылась в улыбке от удовольствия:

— Ой, Никита, конечно можно! — пожилая учительница грузно поднялась, опершись о стол. — Делай пока эти две страницы, как закончишь, позови — я посмотрю, — последнее она бросила ученику, даже не глянув в его сторону. «Железная старуха» привыкла, что ее приказы не обсуждаются. И сияя от радости направилась к гостю, — а я уж думала не приедешь!

К старости она все больше грешила сентиментальной слабостью к старым ученикам. Пожилой учительнице доставляло необычайную радость, когда вот такие взрослые бородатые уже мужики трогательно навещают свою старую классную.

Впрочем, бороду Мезенцев отпустил не так давно. Для солидности. Хотя при его росте и телосложении она придавала молодому человеку определенное сходство с геологом-полярником. Но клиенты были склонны больше доверять импозантному адвокату, нежели двадцатишестелетнему вчерашнему стажеру.

— Давай-ка рассказывай, как поживаешь. — Капитолина Елисеевна, прижимая к груди лохматый букет, принялась суетливо отпирать дверь каморки. — Целый год не приезжал, — при этих словах Мезенцев слегка смутился, — как у тебя работа?

Она распахнула дверь и гостеприимно пригласила гостя в святая святых.

Мальчик, оставленный ей за партой, поднял голову и проводил их любопытным взглядом.

Мезенцев не впервые пил чай в этой крошечной, похожей на шкаф комнате. Но только после того, как закончил школу. По неписанному правилу ученикам сюда ход был воспрещен.

Теперь же с высоты возраста было очень приятно неторопливо прихлебывать чай с конфетами, делиться не особенно значительными новостями и предаваться воспоминаниям, которые для каждого выглядели немного иначе, потому что во время событий Мезенцев был еще учеником, в Капитолина Елисеевна еще его учителем.

В самой подсобке ничего не менялось. Шли годы: ученики приходи и уходили, получали аттестаты. А здесь все так же лежали спиртовки и мензурки, коробки с реактивами, белый халат и даже старая шуба Капитолины Елисеевны все так же висела в углу. Запах в крошечной комнате тоже оставался прежним. Мезенцев почувствовал острую нежность к бывшей классной.

Столько часов, столько воспоминаний…

— Я закончил!

Неожиданность с которой Мезенцев был вырван из вязкой тягомотины собственных мыслей настолько заставила его опешить, что он даже не сразу понял откуда голос.

А это распахнулась дверь. Только на щелку, но и этого оказалось довольно, чтобы в нее тут же просунулась любопытная детская мордашка. Просунулась и требовательно уставилась на учительницу.

Голос у мальчонки был звонкий, настырный и писклявый до рези в ушах.