Сара Бергман - Съевшие яблоко

Поэтому даже речи никогда не возникало о том, чтобы вернуться в Подмосковье. Пару лет он промотался по съемным квартирам, потом уехавшие жить за границу дальние отцовские родственники оставили квартиру — за порядок и коммуналку. Повезло. Мать была в трауре, но понятно, что ее мнения никто не спрашивал.

— Привет, — едва переступив порог квартиры в которой вырос, Мезенцев почувствовал себя не в духе. Мать еще ничего не сказала, а ему уже стало скучно и тошно.

— Ой, Никита, ты так поздно. Работы много? Я тебе сколько раз говорила — всех денег не заработаешь. Надо отдыхать, вот приехал бы на несколько дней — поспал, на речку сходил, у нас тут… — она трещала, то входя в коридор, то выходя в кухню, не сознавая, что ее временами не слышно. Но Мезенцев и не слушал. — Давай садись за стол, я тебя так ждала — у меня и суп, и второе, и пироги испекла. У тети Маши я…

Никита в легком раздражении снял обувь. Желудок был заполнен выпитым в ларьке пивом. Но пришлось сесть за стол. Он поймал себя на крамольной мысли, что общаться с чужим маленьким мальчонкой ему было интереснее.

— Никит, давай-ка я к тебе на неделе приеду. Ты если надо — иди на работу, я сама. Приберу тебе, постираю, приготовлю на неделю, — она подсовывала и подсовывала ему тарелки, не замечая, что сын почти не ест. И заискивающе заглядывала в глаза.

Как она изменилась за последние годы. Школьником Мезенцев не мог представить себе такого взгляда. Тогда, сознавая свою безграничную власть, мать не особенно заморачивалась над его мнением. Все разговоры велись в повелительном тоне. И в случае ослушания он сразу и точно знал кто виноват. Теперь же, когда жизнь сына проходила мимо нее и он только по собственной воле и желанию допускал ее участие, мать стала покладиста и угодлива.

— Не надо. — Мезенцев выцедил сквозь зубы, с трудом подавив в голосе очевидные ноты раздражения, — не суетись, я все делаю сам. Отдыхай.

Матери на пенсии было скучно, она кипела жаждой деятельности. И, будь ее воля, дневала и ночевала бы в квартире сына. Но сама эта мысль, что она будет суетиться на его территории, копаться и передвигать его вещи, лазить в документах — была Мезенцеву поперек горла. Поэтому он упорно не пускал мать в свою квартиру.

— Ну я же для тебя хочу. Для тебя стараюсь… — лицо ее приняло обычное жалостное укоризненное выражение. Она еще бывало, по старой привычке пыталась пользоваться такого рода эмоциональным шантажом. Но Мезенцев в эти игры давно не играл.

Поэтому только неопределенно хмыкнул и покачал головой:

— Если понадобится, сам попрошу.

Он давно расхотел приезжать сюда, звонки матери превратились в набившую оскомину, когда говоришь «ага, ага», не вслушиваясь в речь собеседника. И теперь мать была единственным родным и совершенно чужим человеком.

После поездки в Балашиху Мезенцев был даже рад вернуться к трудовым будням. Хотя его контора на Второй Лесной не была, что называется, работой мечты.

Но молодых юристов много, а солидных фирм, готовых взять их в штат мало. Сидеть в затхлом гос учреждении без надежды на повышение — последнее дело. А в помощники судьи, ясное дело, никто не возьмёт. На это у судей есть собственные дети.

Так, Мезенцев еще на третьем курсе и оказался в роли стажера-практиканта в одной и многочисленных контор, которые обещали стаж и адвокатскую корочку по истечении трех лет.

— Сколько с меня в этом месяце? — шумно влетел он в бухгалтерию понедельничным утром. На хочу потрясая бумажником.

Что было неправильно изначально.

— А сколько у тебя есть? — тут же спросила бухгалтер.

Мезенцев чуть опешил, но главбух — немолодая уже женщина — брезгливо поджала губы. Полистала для видимости папку на столе, не открывая записи для взгляда молодого человека. И безапелляционно заключила:

— В минусе ты в этом месяце, Мезенцев.

А он-то считал, что месяц выдался удачный и это контора ему должна, а не наоборот.

Никита Мезенцев работал на Второй Лесной уже четвертый год, но до сих пор числился в практикантах: штатные юристы своими клиентами делиться не желали, а толпы у дверей тоже не стояло.

— В каком минусе? — для вида возмутился он, хотя в глубине души уже понимал, что партия проиграна, — я в этом месяце три дела закрыл.

Прикрепили его ко Льву Станиславовичу — алкоголику, находящемуся в той стадии, когда с утра он еще всегда бывал трезв, но на своей машине на работу ездить уже не любил. А у Мезенцева как раз была старая, битая еще предыдущим владельцем двенашка.

— Лев Станиславович мне ничего не сказал, — тетка ответила равнодушным, скучающим голосом и стало понятно, что доказывать бесполезно.

Жизнь Мезенцева наполнилась смыслом: привези-увези, подбрось, закинь. Бензин за свой счет. А в конце месяца его огорошили требованием оплатить три тысячи. За пользование столом и компьютером — за занятое место. Места Мезенцев в глаза не видел, все время будучи в разъездах и в суде. Но деваться было некуда, пришлось заплатить.

Хотя, в конечном счете, ему еще повезло. Практикантов так и принимали — деньги «за место» брали, но к делам не подпускали. А пьющий горькую Лев Станиславович, сам того не заметив, начал скидывать на практиканта своих клиентов — заявление напиши, ходатайство, сбегай в суд — «посиди». Гонорарами, правда, не делился. Но дорвавшись до бутылки, остановиться он уже не мог, а Мезенцев пока обрастал кураторскими клиентами, которые потихоньку, сообразив что к чему, стали обращаться уже напрямую к практиканту, в обход конторы. Что оказалось и дешевле, и проще.

— А черт с вами, вот три штуки. И больше у меня нет. — Мезенцев бросил на стол три тысячные купюры и демонстративно захлопнул бумажник.

На жизнь конечно не хватало, но обращаться к матери ему претило. Мезенцев подрабатывал как мог. Налоговые отчетности, дипломы и курсовые, заявления, договора, даже распространение рекламы — он хватался за все подряд, с трудом, особенно в первые два года, сводя концы с концами. Потом подвернулась та квартира, да и клиенты худо-бедно накопились, и дела пошли.

Бухгалтерша сначала хотела побороться, но быстро сдалась. Вид могучей двухметровой Мезенцевской фигуры не внушал желания спорить. Тем более, что густой бас молодого человека можно было расслышать даже на улице.

В общий кабинет Мезенцев влетел, шарахнув дверью. Внеся мощный порыв ветра. Сидящий за столом Кондратьев вопросительно обернулся.

— Три штуки с меня слупила, зараз-за. — Мезенцев яростно бросил на стол битком набитый портфель.

Кондратьев сочувственно хмыкнул. Он был одним из членов-учредителей, зарабатывал дай боже. Но боевую молодость помнил и мытарства Мезенцева отлично понимал.