Сара Бергман - Съевшие яблоко

И смеяться было нельзя. И не смеяться невозможно.

Где-то когда-то Мезенцев слышал, что дети с непомерно развитым интеллектом взрослеют дольше обычных. И теперь рядом с ним сидело живое нелепое доказательство.

Ян, чуть смущаясь, поднял на Мезенцева глаза:

— А ты кем работаешь? — Видимо, он не был до конца уверен, что с ним начнут разговаривать как со взрослым и отвечать на вопросы.

Но Мезенцев ободряюще улыбнулся:

— Юристом. Я адвокат.

На лице мальчика одновременно отразились две противоположные эмоции: уважение и недоверие:

— Вре-ешь… — в длящемся характере этого слова восхищения было, пожалуй, чуть больше, чем удивления. Но тут он поспешил пояснить свою мысль, — какой же ты юрист, ты же глупый и у тебя плохая машина.

Сказано это было запросто, будто ему и в голову не приходило, что слово это обидное. Он смотрел на Мезенцева с такой восторженностью, что ежеминутно ожидал каких-то подвигов, как минимум волшебных чудес. И каждый намек на его несовершенство воспринимал с болезненным разочарованием.

Мезенцев коротко глянул на своего пассажира:

— Нет. С чего ты взял, что я глупый? — в школе он был уверенным хорошистом, в институте немного не хватило до красного диплома. У Мезенцева не было выдающего интеллекта, но в числе лучших он оставался всегда. Да, в одиннадцать лет он не набирал сто балов из ста на всероссийской олимпиаде по химии, но это не показатель.

И тут он вдруг поймал себя на простой мысли: «с кем я спорю?». Он ведь мысленно вел дебаты с одиннадцатилетним ребенком, который, к тому же, с большим трудом различал, что хорошо, а что плохо.

И рассмеялся, до того ему вдруг стало легко и весело.

— Так взрослым не говорят. Так вообще никому не говорят. — Одновременно строго и поучительно проговорил Мезенцев.

Мальчик посмотрел на него вопросительно. А потом все с той же спокойной рассудительностью спросил:

— Почему? — глаза его излучали искреннее недоумение и уверенность в своей правоте, — если это правда, мне что врать?

— Во-первых, это не правда, — коротким взглядом предупредил возражения Мезенцев, — а во-вторых, не всю правду нужно говорить. Ты можешь обидеть человека.

— И что? Ведь получается надо врать? А я не хочу врать, потому что ложь по мелочам незаметно поглощает наше сознание. Когда мы врем, то обманываем самих себя, заменяя настоящие достоинства вымышленными и теряем чувство реальности, — теперь Ян смотрел напряженно и дотошно, будто в ожидании божественных откровений. И одновременно своим пытливым умом ища лазейку или слово за которое можно было бы зацепиться и поспорить. Мезенцев почувствовал, что начинает путаться.

— А вот представь, такое скажут тебе. Будет приятно?

Но Ян лишь беспечно пожал плечами:

— Мне не скажут — я умный.

Поспорить было сложно.

Ян был умным. И удивительно не социализированным. Не сознавал своего места, не понимал разницы между детьми и взрослыми. Не чувствовал с кем и как себя нужно вести и о чем можно и нужно разговаривать.

Впрочем, в коллектив хомо сапиенс его могла ввести только Лиза. Лиза, которую тоже никто не учил и не воспитывал, на которую никто никогда не обращал внимания.

Довезя мальчика до дома и проследив, пока тот не скроется в подъезде, Мезенцев повернул обратно.

Шел уже второй час ночи, было разумно и логично отправиться к матери. А Мезенцев ехал домой. И думал о том, когда эта полоса отчуждения стала такой непреодолимой. Наверное, если бы мать не тянула его к себе так сильно, не стремилась так яростно удержать подле себя, сейчас Никита относился бы к ней с куда большей теплотой. Как миллионы других мужиков с удовольствием навещая, жалуясь на жену и налегая на пироги. А ему претило. И даже при том, что по натуре Мезенцев был человеком домашним, чувствовал потребность кого-то любить и о ком-то заботиться, не мог побороть в себе неприятие к матери. И чем старше он становился, тем сильнее…

Но тут его размышления внезапно прервались.

Краем глаза он заметил яркое пятно на обочине. Когда проезжал через деревню, где ярко горели фонари вдоль дороги и всегда торговали медом, птицей, мягкими игрушками и вообще, чем придется. Мезенцев даже успел пролететь мимо, но обернулся, внимательнее посмотрел в зеркало и принялся искать разворот. Совсем забыв о чем думал минуту назад.

Обогнув отбойник Мезенцев вернулся туда, где у дороги стояли самодельные деревянные щиты с навешанными на них брезентовыми воздушными змеями.

Зазывая покупателей змеи дергались на своих креплениях, под порывами ветра гулко, хлестко били хвостами и подмигивали. В глазах пестрело от их диковатых раскрасок.

Цены поразили несоразмерностью. Но не торгуясь и не сговариваясь, Мезенцев купил огромную кобру. Темно-фиолетовую, с яркими кольцами и длинным пятиметровым черным хвостом. Она продолжала трепыхаться и биться в руках покупателя, пока тот нес и складывал его на заднее сиденье машины.

А Мезенцев почему-то восторженно по-детски радовался. И думал о том, что надо в ближайшие же выходные приехать — взять Яна запускать змея. Тот не избалован вниманием взрослых, ему обязательно понравится. Может и Лизе понравилось бы, что кто-то поиграет с ее братом.

Змей, подхваченный внезапным порывом ветра, влетевшего в машину, согласно затрепетал хвостом.

— Беги беги беги, не останавливайся! — кричал Мезенцев во все горло и широко бежал по полю, задрав голову к небу. Как и обещал себе, в выходные он уже снова был здесь — в Балашихе. С длинным шестиметровым змеем.

И Ян задыхаясь и захлебываясь от восторга бежал вслед за ним. Отчаянно стараясь поспеть за огромными шагами Мезенцева.

Он подпрыгивал и спотыкался, не спускал глаз со змея. А кобра билась, рвалась из рук, упруго хлестала крыльями капюшона и грозила вот-вот вырвать катушку.

Но вот внезапный поворот, ветер на мгновение стих — и змей тут же начал проседать.

— Давай-давай мотай! — заторопил Мезенцев.

Ян, тяжело дыша и путаясь в нитке, неловкими пальцами принялся сматывать катушку. То и дело поглядывая наверх. Змея медленно относило к дереву грозя запутать в ветвях. Мальчик, высунув язык от натуги, принялся отчаянно крутить барабан, но все равно не успевал.

Но тут Мезенцев выхватил катушку, повернул и размашистыми шагами побежал назад. А секунду спустя змей дернулся, ожил, приподнялся и тут же, поймав новый порыв ветра, начал подниматься. Сзади раздался восторженный детский вскрик.

И веселый, полный радости зов:

— Давай ко мне!

Они снова бежали вдвоем, не спуская глаз с поднимающейся и весело бьющей хвостом по воздуху кобры. Глядя как та подмигивает круглыми пятнами на воротнике, машет брезентовыми крыльями и упруго рвется в даль.