Сара Бергман - Съевшие яблоко

Или Мезенцеву так показалось, потому что о Лизе он сейчас думал. И снова силился представить ее взрослой, двадцатидвухлетней. Он опять погрузился в свои мысли настолько, что почти забыл о ребенке, только в самый последний момент натянул на лицо несколько принужденную доброжелательную улыбку и потрепав того по макушке, бросил:

— Ну бывай.

Тот очень серьезно кивнул в ответ и отвернулся к двери.

Мезенцев развернулся, уже слыша, как пищат кнопки домофона, нажимаемые детской рукой. Но вдруг, неожиданно для самого себя, подался назад:

— Эй, погоди-ка.

Мальчик удивленно обернулся.

— Запиши куда-нибудь мой телефон. Мало ли вдруг понадобится.

Тот сначала растерялся, но потом послушно распахнул рюкзак и записал на заднике потрепанной тетрадки. Глянул на мужчину снизу вверх и вдруг расплылся в такой восторженной благодарной улыбке, что вся его мордашка будто засветилась.

Этот ребенок так тепло светло улыбался, что сжималось сердце:

— Ты звони, если понадобится. Ну мало ли… — Мезенцев неопределенно повел плечами и уже сам прощаясь махнул рукой. Мальчик скрылся за дверью подъезда, а молодой человек неторопливо, вдыхая горячий почти летний воздух направился к матери.

И снова из глубин памяти выплывала несчастная, никому не нужная маленькая Лиза.

Когда Ян поднялся на свой этаж и вышел из лифта, то неуверенно затоптался у двери квартиры.

Ключи у него были, мальчик отпирал дверь сам, но вот Денис Матвеевич…

Денис Матвеевич старел и становился раздражителен. И раздражало его все: звуки шагов, незапертая дверь, грязь оставленная в коридоре, невымытая тарелка. И то, что по вине Яна ему теперь приходилось почти неотлучно жить в городской квартире.

Мальчик собрался с духом, щелкнул замком и глубоко втянул воздух, прежде чем приоткрыть дверь. И конечно та скрипнула. Чем больше он старался — тем громче выходил этот звук.

А Денис Матвеевич плохо спал.

Страдал старческой бессонницей, засыпал подолгу и с трудом, долго ворочаясь, кряхтя, бродя по комнате и шаркая ногами. И если Ян, затемно приходя от репетитора или приезжая с факультатива на который он уже самостоятельно ездил в Москву, нечаянно прерывал этот с трудом вымученный сон пожилой человек приходил в крайне скверное состояние духа. Долго бурчал себе под нос, жаловался и отчитывал.

Мальчик тихонько на цыпочках переступил порог. Пожилой профессор никогда навстречу не выходил.

Из комнаты Дениса Матвеевича раздавалось слабое тарахтение телевизора. Ян хотел было тихонько прикрыть дверь, но неловко дернул створку и та глухо ударила по косяку. В комнате раздалось недовольное перханье.

Все у него выходило как-то неловко и наперекосяк. Будь он на месте Дениса Матвеевича и сам бы подумал, что это нарочно. Он то забывал запереть дверь, то терял ключи, с его куртки натекала вода, а ботинки оставляли грязные следы. И почти каждый раз Ян оставлял в ванной включенный свет.

Но больше всего неприятностей выходило на кухне. Лиза называла его неуклюжим бегемотом. Но это было даже приятно — маленький худенький Ян чувствовал себя тогда большим-большим и сильным. Но то Лиза — она не сердилась.

А Денису Матвеевичу убирать за ним было тяжело. Профессор ругался, тяжело вздыхал и бубнил себе под нос. А чем больше Ян старался все сделать как следует, тем больше нервничал и становился совсем рассеянным. Он бесконечное число раз ронял крышки от сковородок, отчего на полу остались трещины в плитке. То и дело забывал что-то на огне и спохватывался только когда по квартире начинала идти удушливая вонь, а профессор чертыхаясь бежал на кухню, ухватившись за больную поясницу. А в прошлом году Ян даже поджег занавеску. По забывчивости включив огонь при распахнутом окне.

Вот и сегодня он, боязливо глянув на закрытую дверь в комнату, раскрыл холодильник. Достал тяжелую сковороду с пристывшими в зеленоватой жиже склизкими котлетами, как тут же не удержал ее за одну ручку, та накренилась и квартира огласилась грохотом упавшей крышки. Та завертелась на полу, издавая оглушительный грохот, Ян охваченный паникой кинулся ее поднимать, хотя все было уже сделано и торопиться не имело смысла. Но он поторопился и на пол в скользкой оболочке жира вязко плюхнулись две сползшие со сковороды котлеты. Ян охнул.

— Что ты опять творишь? — и комнаты послышались мерные шаркающие шаги и недовольное бурчание. Ян не знал какая провинность больше: то ли надо поднять крышку, то ли вытереть лужу. То ли выкинуть котлеты. Заметался и конечно поскользнулся. Едва не упав ухватился за дышащую на ладан дверцу шкафа с мусорным ведром, оставив на ней следы жирных грязных пальцев.

— Ну что еще такое?! — в дверях показалась усохшая, но по-прежнему величественно высокая фигура профессора. Громовый недовольный голос раздался уже над самым ухом.

Ян почувствовал, что тот сейчас скажет:

— Сколько можно?! Ну сколько раз я говорил. Сколько раз?! За что мне все это?! За что такое наказание. Это же невозможно!

А потом увидит все это…

И Ян не выдержав постыдно дал стрекача. Не дожидаясь пока профессор увидит испачканную дверцу, котлеты на полу и крышку под столом.

А еще, как вспомнил мальчик уже в комнате, забытую раскрытой дверцу холодильника. И грязные ботинки посреди коридора. Которые он честно намеревался отнести и вымыть, пока сковородка будет греться на плите.

Так никогда не бывало с Лизой. Лиза сама для него все делала, когда бывала дома — наверное потому, что он был такой неуклюжий.

Мысли о Лизе его расстроили. Ян уселся прямо на пол, выудил и-под кровати ее старый, подсдувшийся мяч и повертел в руках.

Ян никогда не решился бы играть им так, как это делала она. Он бы непременно что-нибудь разбил. Лиза могла ловко и запросто посылать его в любой угол комнаты и тот всегда послушно возвращался в руки. А еще Лиза легко зажигала огонь, грела и готовила. Болтала с ним по вечерам и закрывала по ночам окно, если дул ветер. Ян болел, а Лиза приносила ему горячий чай. Гладила его по голове и часами слушала длинные пересказы прочитанных книг, кивала. И никогда не спала, если Яну снились плохие сны. Он просыпался среди ночи, а Лиза сидела рядом и не спала.

На кухне старик, ругаясь себе под нос, наводил порядок — вытирал жирное сколькое пятно на полу, выбрасывал испорченные продукты и замывал грязные пятна на дверце и на полу в коридоре. А мальчик еще долго сидел и катал Лизин мяч.

Мезенцев дошел до дома матери уже в темноте, но, по-правде говоря, он не особенно и торопился. Не любил приезжать домой. И давно уже не считал Балашиху домом. Он бывал здесь только по обязанности, будто выполнял тяжкую повинность.

Мать еще пыталась вмешиваться в его дела, обо всем расспрашивала, во все совалась, но ему такие вещи действовали на нервы и она это тоже ощущала. Мезенцев давно, еще с армии, а потом институтской общаги привык жить один. Распоряжаться собой и ни в чем перед ней не отчитываться. Со временем пришло даже понимание, что мать его — женщина не умная и эгоистичная. Понимание это носило несколько постыдный характер, но от него было уже никуда не деться. Мезенцев любил мать, но предпочитал делать это на расстоянии.